Наконецто она поняла что Лель осел!!!
Хоть бы у них с Андреем что-то получилось
(Андрюша *много-много сердечек*
)Над пропастью во ржи
Модератор: Таша
-
Alice Lekter
- Малыш
- Сообщения: 49
- Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24
За детей до 16, которые прочтут эту главу, отвечает их совесть, а не я.
10 часть
Я похлопала глазами. Кажется, уже не сплю. Сон есть не сон, который в другом сне явь, и по иную сторону сна мой сон - не сон, а нынешняя жизнь сон, и по другую сторону сна жизнь... Ой, наверное, я страшно проголодалась, а то что-то начинаю ересь нести в неподъёмных количествах.
Я решила встать. Ооо, какой это подвиг. Вся спина затекла. Мы вчера с Андреем поспорили, что сможем соснуть ночь на лавках безо всякой подстилки. Я быстро кинула взгляд напротив, где он лежал. Ах ты... Дрыхнет, святая простота. И как красиво дрыхнет...
Прямо на его лицо и верх груди падает солнечный луч цвета раннего огня. Как нарочно. Меня не высветил, а его озарил. Я тихонько, на цыпочках, подобралась ближе. И всё-таки он спит. Разбудить его? Не-ет... Умаялся, наверное. Пусть себе почивает. А я посмотрю.
Он прекрасен.
Вот и любуюсь.
Я попросила с месяц назад, и он без вопросов перестал выстригать волосы. Зато с чёлкой я жестоко расправилась. Сбрила. Глаза теперь хорошо видно... И кудри, кудри как в молодости! Чёрррные.
Стою и смотрю, стою и смотрю, ноги даже подмёрзли, а всё равно меня сейчас с места даже двенадцать апостолов не стащат. Приспичило, называется... Страшно хочется подойти и поцеловать его закрытые глаза с распушенными ресницами, а потом подпрыгнуть и умчаться туда, где Макар телят не гонял. И чтоб муж никогда меня не нашёл и не выразил мне никаких своих глубоких потрясений. И вообще, странное желание. Какое-то ненор... непривычное.
Я вздохнула и пошла на компромисс с собой, прямо к Андрею, опустилась на корточки, взяла его за руку.
А я-то думаю - чего это он улыбается во сне! Да он не спит. Мигом открыл один глаз, ухмыльнулся ещё шире и погладил большим пальцем мою длань. Я поглядела на захваченную длань, на Андрея, опять на свою руку и всё-таки не стала её выдёргивать...
Весь день был какой-то необыкновенный. Солнце заодно с птицами расстаралось. Наверное, у меня был солнечный удар, и я немножко помешалась. Учитывая, что меня, видимо, в детстве роняли только в самые глубокие колодцы, и в них я с каждым разом всё больше немножко помешивалась, то сегодня моя крыша уехала без спросу к бабушке по пирожки. Меня прямо с утра начала преследовать мания унестись за дремучие леса и высокие горы и остановиться только где-нибудь у тридесятого моря, где люди приползают домой на бровях и поминутно хлопают ушами.
И ничего, что мне всё удавалось, что мне все улыбались и солнце шпарило, перевыполняя план на полвека вперёд. Хочу уйти, уйти хочу.
О том и сообщила Андрею.
Рожь ещё рановато собирать, обождать ещё денька три хотя б... Так что на косьбу нам с ним не надобно. И по хозяйству всё сделали, быстро управились. Повезло.
Андрей запряг в повозку нашу лошадку, она смирно поплелась вверх по холмам, а затем мы выехали на тропу вдоль ржаного поля и отправились куда глаза глядят. Глаза Андрея и лошади, к счастью, глядели вперёд по дороге, и мы не поехали фантастическими зигзагами с отклонением к Новгороду. А вот я сидела боком, болтала ногами над травой, распускала косу и её верёвочкой обвязывала голову округ. Обычно я пою что-то, только когда одна, но меня укачало, перегрело, и я немножко, как вы помните, помешалась. Я зачала мурлыкать что попадётся, по большей части собственного извращения, но Андрей не издавал никаких звуков, которые гласили бы, что я его режу без топора и ножа таким пением, и я беспечно продолжала.
А потом мимо меня пролетела бабочка.
Бабочка!!
Всё. Азарта полные штаны. Хотя я их не ношу, у меня сарафанчик новый, с листочками.
Журавушка, разве что не игогокая, спрыгнула с тележки и понеслась. Почти сразу я влезла в рожь, а нахалка упорхнула.
Но сегодня мир сошёл с ума, не я одна, очевидно, перегрелась. Влезая в рожь, я едва не раздавила притаившихся перепелят. Они вспорхнули... Нет бы затихнуть до победного. Глупенькие. И я туда же, а как же. Перепёлка - моя сестра по разуму. Очевидно, мы соображаем одна не лучше другой.
Потому что я заверещала не своим голосом:
- Какая прелесть! Андрюшка, иди сюда! Смотри! Поймай мне одного, а?!!
А далее можно было наблюдать картину, на котрой уже два серьёзно перегретых носились по ржаному полю, и один вопил: "Он побежал туда!!", а второй ругался, спотыкался и поминал родню перепёлок вплоть до ихней бабушки в семидесятом колене. Так мы никого и не поймали, чего уж там. Андрею почти удалось, но, как вы понимаете. я всё испортила... Зато перепёлки поймали нас. Завели, пожалуй, в самую середину поля, и пойди пойми, где телега осталась. А солнце, как назло, ровнёхонько стоит торчком.
А здесь, дорогие читатели, я попрошу вас включить музыкальную дорожку Dana Glover - It Is You(OST Shrek), или Hallelujah (ссылку можно найти в первом посте), или Emma Shapplin - Lucifiero, Quel Giorno. Я не представляю себе дальнейшие события без музыки.
Я, вся в бегах, предприняла последнюю попытку ухватить удачу за хвост, но оказалось, что она бесхвостая. И тут Андрей вдруг быстро чмокнул меня в щёку.
Сердце подпрыгнуло куда-то к сохраняющему выжидательное молчание солнцу, я вовремя успела его поймать. Почему... Надо же.
- Ты чего? - выдохнула я. Я немножко сошла с ума... Наверное, мне показалось. Пора охлаждаться, а то сварюсь вкрутую.
Он сначала ничего не ответил, только отступил на шаг и странно на меня посмотрел. Я зарделась. Ну чего глядишь? Не надо на меня так смотреть. У меня появляется ощущение, будто я заморская королевна, а я вовсе не королевна, а даже чудо-юдо страхолюдное.
- Ты такая красивая.
Ну вот опять! Вррраньё.
- Докажи мне, что я красивая, - проворчала я.
Он опять шагнул ко мне, привлёк и приложил уста к устам.
А я ответила тем же.
Это так странно.
И здорово, люди, здорово.
- Единственно красивая женщина - любимая женщина, - шепнул он, прикоснувшись губами к моему уху. Я задрожала и обвила его руками. И откуда только вдруг взялось столько смелости и наглости?..
- А ещё? - вякнула я после этого поцелуя, глядя на него снизу вверх. Он держал меня в руках, как держат большекрылую птицу. Например, журавля.
Так он меня и опустил на траву. Какие у него сильные руки. Так мягко опустил и не уронил, совсем-совсем... А сердце стучится где-то в животе. Я сошла с ума... Я сошла с ума...
Солнце ярко улыбнулось мне, потому что я лежу на траве глазами к нему и чувствую на шее тёплые губы Андрея. По телу прокатываются волны жары и льда. Он стягивает с меня сарафан, показались плечи, кожа ниже ключиц, наконец, грудь... Как это назвать? Стягивает - бережно? Нет. Нежно.
Никогда ничего подобного не чувствовала. Такое ощущение, как будто он летит надо мной в небе. Нет, это голова кружится... Я не знаю. Я впервые не могу найти слов, которые хоть самую малость смогут расскзать, что происходит. Это не похоже ни на мизинец на то, что было более двух лет тому назад после свадьбы. Тогда это было впотьмах, почти насильно... Нет, не он меня сильничал, а обычай. Так надо, я должна, он должен. А сейчас... Сейчас мы никому на всём белом свете не должны. И мы всё равно делаем это. И всё равно это прекрасно.
Почему я никогда раньше не видела, какие у него прекрасные глаза? Лазурно-небесные, голубой небосвод, сходящийся с синими водами сильной реки. Его глаза даже красивее, чем у... Леля. Гораздо красивее. Намного красивее. И я целую его глаза, его пушистые чёрные ресницы, его смеющиеся морщинки вокруг глаз. Ему минуло двадцать восьмое лето, а у меня заканчивается только девятнадцатое. Мы такие разные... И он так меня любит... Ох.
Он запрокинул голову, смежил веки. Какое блаженство на его лице. У меня ощущение, как будто мы больше никогда не разделимся. Не ощущение... Мне просто этого не хочется. Я крепко сцепила за его спиной руки в замочек. Не отпущу. Я хочу вечно прижиматься к нему.
И всё-таки мы разделились. Он перекатился на траву рядом, я немедленно подобралась к нему под бок. Мы оба лежали и глядели в небо. И молчали.
Он положил голову мне на плечо и стал тихонько перебирать мои волосы. Я полуприкрыла глаза. Сейчас замурлычу, до того мне хорошо... Греет, греет - сверху, от него, от сердца. Отовсюду. И всё-таки я не сгорю.
Его пальцы замерли около моего плеча. Я скосила глаза. Заснул... Просто невероятно. Обнажённые мужчина и женщина лежат в самой сердцевине ржаного поля, и он спит на её плече. Расскажешь кому - не поверят. Это же ненормально... Всё надо делать дома, на лавке, никогда не думать о любви, никогда не сранивать его глаза с небом, никогда не...
Я задремала.
А когда проснулась, уже смеркалось, зачало холодать, но подмерзал у меня только один бок. Другому было очень тепло. И пузику тоже. И груди.
Я повернула голову и увидела, что он обвил меня руками и ногами, даже не думая разбудить и велеть одеться, подложил одну руку себе под голову и разглядывает меня. Не знаю, насколько я красивое зрелище без всего, но он, кажется, смотрел на меня уже долго-долго, и ему не прискучило.
Солнце село, вместе с ним заметно выветрилась моя храбрость и наглость... Стало как-то неловко. Ярило, погоди... А то ты же меня знаешь, уже столько лет я тебе каждый день мозолю глаза. Сейчас ещё начну своего мужа пугаться. Или опять обижу его как-нибудь. Ох, пронесите мимо меня эту чашу...
Я быстро оделась, он тоже. Он шагнул в рожь и протянул мне руку. Я зачем-то покраснела, но с готовностью в его руку вцепилась. Ну почему у меня ладони вечно холоднющие, а у него тёплые-тёплые?! Он меня может согреть, а я его - нет.
Андрей твёрдо вывел нас на дорогу, почти к телеге. Лошадь посмотрела на нас с утроенным унынием. Я прямо-таки почти слышала её мысленную тираду, начинающуюся со слов "Вот, забыли здесь меня, горемычную, среди ёлок, пожевать ничего не оставили..."
Это был такой необыкновенный, такой счастливый, такой исключительный день.
А когда мы вернулись, мы увидели клубы дыма, услышали запах крови и палёного мяса, мы увидели односельчан, чьи сапоги равнодушно выглядывали из-за углов, не обращая внимание на то, что обуты на ноги мертвеца.
Кое-кого мы нашли. Люди в истерике. Это ужасно... Пограбить почти не пограбили. Только подожгли дома и увели большинство девок, по крайней мере, самых красивых. Мирку вместе с ними, самой первой. Она шла гордо, откинув косу на спину, как будто не обращая внимание на конных ворогов, понукавших её. Такой её запомнили все оставшиеся... Сечь тоже специально не секли, лишь тех, кто пытался обороняться и защищать своих дочерей, а так поступили почти все.
Что до Леля... Он даже не подумал о невесте на этот раз. Только увидали вражин на конях - он мигом бросился вон из деревни, в лес, и его и след простыл. Так что Мирку заступничать было некому. Отца-старосту убили сразу...
10 часть
Я похлопала глазами. Кажется, уже не сплю. Сон есть не сон, который в другом сне явь, и по иную сторону сна мой сон - не сон, а нынешняя жизнь сон, и по другую сторону сна жизнь... Ой, наверное, я страшно проголодалась, а то что-то начинаю ересь нести в неподъёмных количествах.
Я решила встать. Ооо, какой это подвиг. Вся спина затекла. Мы вчера с Андреем поспорили, что сможем соснуть ночь на лавках безо всякой подстилки. Я быстро кинула взгляд напротив, где он лежал. Ах ты... Дрыхнет, святая простота. И как красиво дрыхнет...
Прямо на его лицо и верх груди падает солнечный луч цвета раннего огня. Как нарочно. Меня не высветил, а его озарил. Я тихонько, на цыпочках, подобралась ближе. И всё-таки он спит. Разбудить его? Не-ет... Умаялся, наверное. Пусть себе почивает. А я посмотрю.
Он прекрасен.
Вот и любуюсь.
Я попросила с месяц назад, и он без вопросов перестал выстригать волосы. Зато с чёлкой я жестоко расправилась. Сбрила. Глаза теперь хорошо видно... И кудри, кудри как в молодости! Чёрррные.
Стою и смотрю, стою и смотрю, ноги даже подмёрзли, а всё равно меня сейчас с места даже двенадцать апостолов не стащат. Приспичило, называется... Страшно хочется подойти и поцеловать его закрытые глаза с распушенными ресницами, а потом подпрыгнуть и умчаться туда, где Макар телят не гонял. И чтоб муж никогда меня не нашёл и не выразил мне никаких своих глубоких потрясений. И вообще, странное желание. Какое-то ненор... непривычное.
Я вздохнула и пошла на компромисс с собой, прямо к Андрею, опустилась на корточки, взяла его за руку.
А я-то думаю - чего это он улыбается во сне! Да он не спит. Мигом открыл один глаз, ухмыльнулся ещё шире и погладил большим пальцем мою длань. Я поглядела на захваченную длань, на Андрея, опять на свою руку и всё-таки не стала её выдёргивать...
Весь день был какой-то необыкновенный. Солнце заодно с птицами расстаралось. Наверное, у меня был солнечный удар, и я немножко помешалась. Учитывая, что меня, видимо, в детстве роняли только в самые глубокие колодцы, и в них я с каждым разом всё больше немножко помешивалась, то сегодня моя крыша уехала без спросу к бабушке по пирожки. Меня прямо с утра начала преследовать мания унестись за дремучие леса и высокие горы и остановиться только где-нибудь у тридесятого моря, где люди приползают домой на бровях и поминутно хлопают ушами.
И ничего, что мне всё удавалось, что мне все улыбались и солнце шпарило, перевыполняя план на полвека вперёд. Хочу уйти, уйти хочу.
О том и сообщила Андрею.
Рожь ещё рановато собирать, обождать ещё денька три хотя б... Так что на косьбу нам с ним не надобно. И по хозяйству всё сделали, быстро управились. Повезло.
Андрей запряг в повозку нашу лошадку, она смирно поплелась вверх по холмам, а затем мы выехали на тропу вдоль ржаного поля и отправились куда глаза глядят. Глаза Андрея и лошади, к счастью, глядели вперёд по дороге, и мы не поехали фантастическими зигзагами с отклонением к Новгороду. А вот я сидела боком, болтала ногами над травой, распускала косу и её верёвочкой обвязывала голову округ. Обычно я пою что-то, только когда одна, но меня укачало, перегрело, и я немножко, как вы помните, помешалась. Я зачала мурлыкать что попадётся, по большей части собственного извращения, но Андрей не издавал никаких звуков, которые гласили бы, что я его режу без топора и ножа таким пением, и я беспечно продолжала.
А потом мимо меня пролетела бабочка.
Бабочка!!
Всё. Азарта полные штаны. Хотя я их не ношу, у меня сарафанчик новый, с листочками.
Журавушка, разве что не игогокая, спрыгнула с тележки и понеслась. Почти сразу я влезла в рожь, а нахалка упорхнула.
Но сегодня мир сошёл с ума, не я одна, очевидно, перегрелась. Влезая в рожь, я едва не раздавила притаившихся перепелят. Они вспорхнули... Нет бы затихнуть до победного. Глупенькие. И я туда же, а как же. Перепёлка - моя сестра по разуму. Очевидно, мы соображаем одна не лучше другой.
Потому что я заверещала не своим голосом:
- Какая прелесть! Андрюшка, иди сюда! Смотри! Поймай мне одного, а?!!
А далее можно было наблюдать картину, на котрой уже два серьёзно перегретых носились по ржаному полю, и один вопил: "Он побежал туда!!", а второй ругался, спотыкался и поминал родню перепёлок вплоть до ихней бабушки в семидесятом колене. Так мы никого и не поймали, чего уж там. Андрею почти удалось, но, как вы понимаете. я всё испортила... Зато перепёлки поймали нас. Завели, пожалуй, в самую середину поля, и пойди пойми, где телега осталась. А солнце, как назло, ровнёхонько стоит торчком.
А здесь, дорогие читатели, я попрошу вас включить музыкальную дорожку Dana Glover - It Is You(OST Shrek), или Hallelujah (ссылку можно найти в первом посте), или Emma Shapplin - Lucifiero, Quel Giorno. Я не представляю себе дальнейшие события без музыки.
Я, вся в бегах, предприняла последнюю попытку ухватить удачу за хвост, но оказалось, что она бесхвостая. И тут Андрей вдруг быстро чмокнул меня в щёку.
Сердце подпрыгнуло куда-то к сохраняющему выжидательное молчание солнцу, я вовремя успела его поймать. Почему... Надо же.
- Ты чего? - выдохнула я. Я немножко сошла с ума... Наверное, мне показалось. Пора охлаждаться, а то сварюсь вкрутую.
Он сначала ничего не ответил, только отступил на шаг и странно на меня посмотрел. Я зарделась. Ну чего глядишь? Не надо на меня так смотреть. У меня появляется ощущение, будто я заморская королевна, а я вовсе не королевна, а даже чудо-юдо страхолюдное.
- Ты такая красивая.
Ну вот опять! Вррраньё.
- Докажи мне, что я красивая, - проворчала я.
Он опять шагнул ко мне, привлёк и приложил уста к устам.
А я ответила тем же.
Это так странно.
И здорово, люди, здорово.
- Единственно красивая женщина - любимая женщина, - шепнул он, прикоснувшись губами к моему уху. Я задрожала и обвила его руками. И откуда только вдруг взялось столько смелости и наглости?..
- А ещё? - вякнула я после этого поцелуя, глядя на него снизу вверх. Он держал меня в руках, как держат большекрылую птицу. Например, журавля.
Так он меня и опустил на траву. Какие у него сильные руки. Так мягко опустил и не уронил, совсем-совсем... А сердце стучится где-то в животе. Я сошла с ума... Я сошла с ума...
Солнце ярко улыбнулось мне, потому что я лежу на траве глазами к нему и чувствую на шее тёплые губы Андрея. По телу прокатываются волны жары и льда. Он стягивает с меня сарафан, показались плечи, кожа ниже ключиц, наконец, грудь... Как это назвать? Стягивает - бережно? Нет. Нежно.
Никогда ничего подобного не чувствовала. Такое ощущение, как будто он летит надо мной в небе. Нет, это голова кружится... Я не знаю. Я впервые не могу найти слов, которые хоть самую малость смогут расскзать, что происходит. Это не похоже ни на мизинец на то, что было более двух лет тому назад после свадьбы. Тогда это было впотьмах, почти насильно... Нет, не он меня сильничал, а обычай. Так надо, я должна, он должен. А сейчас... Сейчас мы никому на всём белом свете не должны. И мы всё равно делаем это. И всё равно это прекрасно.
Почему я никогда раньше не видела, какие у него прекрасные глаза? Лазурно-небесные, голубой небосвод, сходящийся с синими водами сильной реки. Его глаза даже красивее, чем у... Леля. Гораздо красивее. Намного красивее. И я целую его глаза, его пушистые чёрные ресницы, его смеющиеся морщинки вокруг глаз. Ему минуло двадцать восьмое лето, а у меня заканчивается только девятнадцатое. Мы такие разные... И он так меня любит... Ох.
Он запрокинул голову, смежил веки. Какое блаженство на его лице. У меня ощущение, как будто мы больше никогда не разделимся. Не ощущение... Мне просто этого не хочется. Я крепко сцепила за его спиной руки в замочек. Не отпущу. Я хочу вечно прижиматься к нему.
И всё-таки мы разделились. Он перекатился на траву рядом, я немедленно подобралась к нему под бок. Мы оба лежали и глядели в небо. И молчали.
Он положил голову мне на плечо и стал тихонько перебирать мои волосы. Я полуприкрыла глаза. Сейчас замурлычу, до того мне хорошо... Греет, греет - сверху, от него, от сердца. Отовсюду. И всё-таки я не сгорю.
Его пальцы замерли около моего плеча. Я скосила глаза. Заснул... Просто невероятно. Обнажённые мужчина и женщина лежат в самой сердцевине ржаного поля, и он спит на её плече. Расскажешь кому - не поверят. Это же ненормально... Всё надо делать дома, на лавке, никогда не думать о любви, никогда не сранивать его глаза с небом, никогда не...
Я задремала.
А когда проснулась, уже смеркалось, зачало холодать, но подмерзал у меня только один бок. Другому было очень тепло. И пузику тоже. И груди.
Я повернула голову и увидела, что он обвил меня руками и ногами, даже не думая разбудить и велеть одеться, подложил одну руку себе под голову и разглядывает меня. Не знаю, насколько я красивое зрелище без всего, но он, кажется, смотрел на меня уже долго-долго, и ему не прискучило.
Солнце село, вместе с ним заметно выветрилась моя храбрость и наглость... Стало как-то неловко. Ярило, погоди... А то ты же меня знаешь, уже столько лет я тебе каждый день мозолю глаза. Сейчас ещё начну своего мужа пугаться. Или опять обижу его как-нибудь. Ох, пронесите мимо меня эту чашу...
Я быстро оделась, он тоже. Он шагнул в рожь и протянул мне руку. Я зачем-то покраснела, но с готовностью в его руку вцепилась. Ну почему у меня ладони вечно холоднющие, а у него тёплые-тёплые?! Он меня может согреть, а я его - нет.
Андрей твёрдо вывел нас на дорогу, почти к телеге. Лошадь посмотрела на нас с утроенным унынием. Я прямо-таки почти слышала её мысленную тираду, начинающуюся со слов "Вот, забыли здесь меня, горемычную, среди ёлок, пожевать ничего не оставили..."
Это был такой необыкновенный, такой счастливый, такой исключительный день.
А когда мы вернулись, мы увидели клубы дыма, услышали запах крови и палёного мяса, мы увидели односельчан, чьи сапоги равнодушно выглядывали из-за углов, не обращая внимание на то, что обуты на ноги мертвеца.
Кое-кого мы нашли. Люди в истерике. Это ужасно... Пограбить почти не пограбили. Только подожгли дома и увели большинство девок, по крайней мере, самых красивых. Мирку вместе с ними, самой первой. Она шла гордо, откинув косу на спину, как будто не обращая внимание на конных ворогов, понукавших её. Такой её запомнили все оставшиеся... Сечь тоже специально не секли, лишь тех, кто пытался обороняться и защищать своих дочерей, а так поступили почти все.
Что до Леля... Он даже не подумал о невесте на этот раз. Только увидали вражин на конях - он мигом бросился вон из деревни, в лес, и его и след простыл. Так что Мирку заступничать было некому. Отца-старосту убили сразу...
Essseker...(c)"Зеркала"
Why so serious?(c)Joker
Why so serious?(c)Joker
Очень понравилась 10 часть столько событий 
) 
-
Тетя Алиса
- Serpentarius
- Сообщения: 2236
- Зарегистрирован: 18 апр 2008, 21:54
-
Alice Lekter
- Малыш
- Сообщения: 49
- Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24
-
Alice Lekter
- Малыш
- Сообщения: 49
- Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24
11 часть
Село без старосты что конь без головы. Ноги в четыре стороны - и приказал жить долго-долго да невыносимо счастливо. Новым старостой хотели выбрать... Догадайтесь кого. Безобразие! Как будто предложить больше некого. Он у нас весь такой положительный, весь такой осиянный добродетелями. Ревную? Да, ревную... Наверно.
Андрей отказался быть старостой. Не захотел голову выше других поднимать. Я занялась его распиливать на все корки, но он неумолим: мол, пахал всю жизнь, так и буду. Пользы больше принесу, нежели сидючи в богатом доме и разрешая мелкие проблемы деревни направо и налево.
Рожь скошена и убрана, вечером сильно холодает и появляется хрустящая корочка на влажных кочках. Я иду к матери и зябко обхватываю себя руками. Да, вчера было намного теплее. Пора бы одёжу сменить...
Вбегаю в родительский дом, начало начал, и подбиваюсь к печке. Пышет, родимая, трудится... Вот мне и тепло. Вот мне и хорошо. Села на табуреточку у стола, где стоит корзина с овощью. Помочь, что ли, матери, очистить?..
Я узнаю её шажки из тысячи, заранее улыбаюсь и закусываю прядь волос, сунувшуюся в грот. Мать - она такая вечно уставшая, вечно добрая, вечно строгая...
Она входит в дом, ставит ведро с водой на пол, разгибает затёкшую спину, щурится, чтоб получше меня разглядеть.
- Что-то ты пополнела, - одобрительно заключает она. Знала бы ты, мать, как у меня сердце подскочило при этих словах! Я ведь пришла... Спросить...
Каждая женщина, ещё будучи девочкой, зачинает страдать кровью раз в месяц. Обычно, как это с ней приключается, так её сбираются готовить на выданье. А меня сначала и выдать-то некуда было, а потом два года за мужем, считайте, как ни за кем... Вот до сих пор ума приложить не могу, что на меня в Тот день нашло. Не уйди мы с Андреем из деревни - стряслось бы или со мной, или с ним что-то страшное. Как подсказал кто-то... Потянул... А ещё мне теперь постоянно Андрея боязно. Я тогда была сумасшедшая, вельми храбрая и пренаглейшая, повела себя так, что стыд и позор, не будь то мой законный муж.
А теперь...
- Это ребёночек? - едва слышно произнесла я, преданно-жалобными глазами глядя на мать.
Она подошла, ласково-преласково улыбнулась и неожиданно погладила меня по голове.
- Да.
***
Какое небо голубое... Хочется думать, что мы видим его вдвоём. Я и моё дитя. Я только ради неба и хожу уже полдня по скошенному ржаному полю, касаюсь пальчиками обкорнанных кустьев травы, и мне кажется, что мы касаемся их вместе. Я сажусь на землю и вскакиваю тут же снова. Мне там холодно, значит, и ему тоже... Всё такое новое, как будто я никогда раньше не видела ни неба, ни деревьев, ни отсыревших полей. Я показываю ему их... И пускай я ещё не располнела, но я ведь чувствую, что он тоже успел полюбить небо!
Или она...
Андрей приблизился в сумраке, тихо и ласково захрустела подмёрзшая земля под его сапогами. Я не оборачиваюсь, я только прикрываю глаза и очень хочу спать. Меня всё убаюкивает - от покачивания деревцев туда-сюда под мягким мурчанием холодного ветра до скрипа камешков под ногами моего мужа. Шорох. Он нагнулся, я ойкнула и взлетела к его груди. Одну руку он пропустил под моими коленками, другой обхватил меня за спиной и понёс к леску, за которым наша деревня. Я поглядела на него сияющими глазами в сумраке, подумала и прижалась к Андрею, чтоб он не увидел, как я волнуюсь и трепещу. Сказать или нет? Может, лучше потом? Завтра? Послезавтра? Мало ли что может случиться... А если мы с матерью ошиблись? Хотя она пятерых выносила, куда уж ей ошибаться-то...
Я вытянула шею, тут в ухо мне дунул леденющий ветер, и я скорее уткнулась носом в волосы мужа. Они такие густые, такие замечательные, мягкие, пушистые... Они пахнут костром, лесом и чем-то... чем-то таким родным.
- Андрюша, у нас будет ребёночек.
Он молчит. Страшно... Что же ты не скажешь ничего?
Его губы касаются другого моего уха и обжигают тёплым человечьим дыханием.
- Это тебе журавль сказал?
Они улетают... И правда слишком холодно. Но ни один ничего не передал мне. Они точно знают, что вернутся. Мне теперь тоже есть куда возвращаться. Платье шерстяное, а всё равно подмерзаю... Единственное тёплое существо здесь - Он. А главное, всегда готовое согреть.
- Ты думаешь, мне это приснилось? Неееет... - шепчу я, сдерживая и улыбку, и комок в горле. Нечасто хочется, как сейчас, и плакать и смеяться. Ну почему ты молчишь, почему?!
Вместо этого я услышала возле своей щеки, под мехом тулупа, учащающиеся, стремительные, ликующие удары сердца.
***
Ну почему ничего не изменилось?!
Это вопрос разочарованного эгоизма номер один.
А он отвечает, что и так любит меня больше всех на свете, мол, дальше уже некуда. Ха, как же. Мне подавай как в сказках, чтоб на руках носили, от работы освободили, дали целыми днями лежать на печке, свесив ножки, и ничегошеньки не делать. Ворон считать. Раз ворона, два ворона...
Андрей терпеливо выслушал все желания, которые высказал разохотившийся эгоизм в моём лице, вплоть до заморских невиданных фруктов и белого зайца со звездою во лбу.
После чего он сказал такую вещь, что я подумала: "воистину женщина - ум, а мужчина - разум".
Он сказал, что лежания на лавке и вороны доведут меня до страшной оказии. С лавки меня придётся поднимать ухватом, созывая для этого всю деревню. И живот я таскать не смогу. И с новорождённым будем валяться рядышком, оба не в силах подняться на ноги, только по разным причинам.
Я послушалась его и продолжаю бегать с ведёрком за водой. И выходить кормить гусей и уток. И козу доить. И обед готовлю... Только тошнить стало часто. Ох, как я это не люблю. Иногда не успеваю вынестись на улицу, прямо так и сгибает меня над чем попало...
И пузо стало ого-го какое, не узнаю его. Тяжеленное. Приходится хоть, как гусыне. Зато теперь я больше не тощая. Раздалась всё-таки. И грудь появилась, настоящая, грушевидная, - я на неё всё никак не надивлюсь до сих пор!
На столе нашем откуда-то взялись заморские фрукты... Я поначалу их есть боялась, только сидела подле, вздыхала да дивилась. Жалко уничтожать такую невидаль. Но потом не стерпела. Мааало... Ещё хочу. Думаете, сама всё слопала? А вот и нет. Один такой золотистый отнесла Андрею: кушай, милок. Он только яростно замотал головой. Нет, говорит, Журавушка, это целиком и полностью твоё желание и желание нашего ребёнка. Ребёнка... Как тут не поворчать? Ну почему меня на руках не носят? Ну чуточку, ну немножко!..
Хотя, учитывая, сколько я стала весить вместе с дитём...
Жалко Андрея. Нет, не хочу, чтоб он надорвался.
Отправилась я однажды к колодцу, притащила маааленькое ведёрко воды, просто чтоб сварить хотя бы каши. Мне нельзя поднимать тяжести. Это была не тяжесть...
Но всё равно я до дома еле дошла.
Андрей был во дворе, не знаю, почему я кинулась именно на крыльцо, а не к нему. Во-первых, крыльцо было гораздо ближе, а во-вторых, мой дом - моя крепость. Там тепло и уютно... Но как же больно, боги, как больно!
Я ввалилась в двери, цепляясь скользящими пальцами за брёвна стены, сползла на пол и возопила, с каждым словом всё громче и громче:
- Андрей! Андрей, помоги мне! Андрюшш...шшш...аааа!!
Да сделайте же что-нибудь, прекратите это! Страшно... Подержи меня за руку. Не уходи! Останься со мной.... В последний час! Я не умираю? Но больно же! Кого ты привёл? Не тормошите меня! Ааа!!
Я не хочу никакую повитуху... Она мне поможет? Да? Твоё честное слово? Тебе я верю. Держи меня за руку. Как?! Мужчинам нельзя здесь находиться? присутствовать? Да что же это такое!! Не уводите его от меня!! Андрюшка! Андрей! Нет!! Андрююююшенькаааа... Я совсем однааа, все такие чуужиее, мне так страаашно, я сейчас умру... я сейчас умру, я сказала, не спорьте со мной!
Ай... Ой... Что это... Вы меня даже ещё не раздели. А он... а он... Да ловите же!! Помогите мне!! БольнааАААААА!!!
На последнем всхлипе этой бессвязной тирады я сорвалась на визг. Такой страх меня ещё никогда не охватывал: ребёнок, почти не толкаясь ножками и ручками, как будто стараясь не сделать мне больно, выскочил наружу и едва не упал на пол. Его поймали в подол моего платья. Сколько людей... Зачем столько?! Хватило бы одной-разъединственной повитухи...
Первым дитя приняла моя мать, женские руки так ловко обращались с ним, обтирая и пеленая, что моё сердце больше не прыгало с такой высоты, как когда он юркнул к полу. Я со стоном уронила голову на лавку и равнодушно окинула взглядом пятна крови на полу. Боль унималась. Так быстро... Что-то я не слышала, что так бывает.
Он засмеялся.
Сначала непонимание, потом изумление, потом ужас сковал всех в доме. Новорожденные кричат, а не смеются... И они даже при великом желании не смогли бы издать сии переливчатые звуки - люди не могут смеяться от рождения, они учатся этому!
- Он демон? - прошептала я. Мой ребёнок... Не убивайте его! Даже если демон... даже если исчадие зла, урод, нелюдь... Отдайте мне его, пвсего лишь отдайте материнской груди!
- Святой, - просто ответила старая повитуха, ласково проводя заскорузлым пальцем по щёчке дитяти, - слышите, какой у него смех весёлый да звонкий? Он радуется, что пришёл к нам. Он торопился родиться изо всех сил и теперь очень рад.
Я безмолвно протянула ставшие непослушными руки, и ребёнка положили мне под бок. По моим щекам, переносице, губам скатились слёзы и капнули на лобик и смеженные веки малыша. Тот удивительно трогательно хихикнул и приоткрыл один глаз.
Он был лазурно-голубой и бесконечно-синий, как небо, сходящееся с водами сильной реки. Я узнала эти глаза.
Старая повитуха подошла к двери, отворила её и едва не сшибла с ног целую толпу любопытных и страждущих, угнездившихся на нашем крылечке.
- Андрей, у тебя родился сын, - сказала она бледному до неузнаваемости, взлохмаченному молодому мужчине с яркими сине-голубыми глазами.
Вы бы слышали, каким скандёжем разразилась толпа! Я забилась в рыданиях на своей лавке, мать и другие женщины с заботливым увещеваньем склонились надо мной. Но я просто была счастлива, счастлива как никогда в своей коротенькой жизни, прижимая к груди своего маленького, мягкого, сопящего сына, у которого были глаза моего первого и единственного мужчины и который не плакал, но восторгался своему явлению на свет.
- Иди к ней, - отчётливо раздался голос моего любимого брата у самой двери среди общего шума. Они радовались так, как будто это был первый новый человек на свете... Но после того, что произошло с Миркой и прочими, каждое дитя стало для нас чудом, знамением того, что всё ещё будет хорошо. И потом, я догадываюсь, что они думали, будто у Андрея-пахаря с его бесконечной и, увы, безответной любовью ко мне никогда не будет детей.
Настоящая любовь не может быть безответной...
Я сквозь слёзы радости распахнула и ему свои нежные, ставшие материнскими объятия.
Он взглянул на маленький кулёчек, свою плоть от плоти, и упал рядом со мной на колени, трепеща и прижимаясь к моей руке, как маленький мальчик.
Он плакал.
Село без старосты что конь без головы. Ноги в четыре стороны - и приказал жить долго-долго да невыносимо счастливо. Новым старостой хотели выбрать... Догадайтесь кого. Безобразие! Как будто предложить больше некого. Он у нас весь такой положительный, весь такой осиянный добродетелями. Ревную? Да, ревную... Наверно.
Андрей отказался быть старостой. Не захотел голову выше других поднимать. Я занялась его распиливать на все корки, но он неумолим: мол, пахал всю жизнь, так и буду. Пользы больше принесу, нежели сидючи в богатом доме и разрешая мелкие проблемы деревни направо и налево.
Рожь скошена и убрана, вечером сильно холодает и появляется хрустящая корочка на влажных кочках. Я иду к матери и зябко обхватываю себя руками. Да, вчера было намного теплее. Пора бы одёжу сменить...
Вбегаю в родительский дом, начало начал, и подбиваюсь к печке. Пышет, родимая, трудится... Вот мне и тепло. Вот мне и хорошо. Села на табуреточку у стола, где стоит корзина с овощью. Помочь, что ли, матери, очистить?..
Я узнаю её шажки из тысячи, заранее улыбаюсь и закусываю прядь волос, сунувшуюся в грот. Мать - она такая вечно уставшая, вечно добрая, вечно строгая...
Она входит в дом, ставит ведро с водой на пол, разгибает затёкшую спину, щурится, чтоб получше меня разглядеть.
- Что-то ты пополнела, - одобрительно заключает она. Знала бы ты, мать, как у меня сердце подскочило при этих словах! Я ведь пришла... Спросить...
Каждая женщина, ещё будучи девочкой, зачинает страдать кровью раз в месяц. Обычно, как это с ней приключается, так её сбираются готовить на выданье. А меня сначала и выдать-то некуда было, а потом два года за мужем, считайте, как ни за кем... Вот до сих пор ума приложить не могу, что на меня в Тот день нашло. Не уйди мы с Андреем из деревни - стряслось бы или со мной, или с ним что-то страшное. Как подсказал кто-то... Потянул... А ещё мне теперь постоянно Андрея боязно. Я тогда была сумасшедшая, вельми храбрая и пренаглейшая, повела себя так, что стыд и позор, не будь то мой законный муж.
А теперь...
- Это ребёночек? - едва слышно произнесла я, преданно-жалобными глазами глядя на мать.
Она подошла, ласково-преласково улыбнулась и неожиданно погладила меня по голове.
- Да.
***
Какое небо голубое... Хочется думать, что мы видим его вдвоём. Я и моё дитя. Я только ради неба и хожу уже полдня по скошенному ржаному полю, касаюсь пальчиками обкорнанных кустьев травы, и мне кажется, что мы касаемся их вместе. Я сажусь на землю и вскакиваю тут же снова. Мне там холодно, значит, и ему тоже... Всё такое новое, как будто я никогда раньше не видела ни неба, ни деревьев, ни отсыревших полей. Я показываю ему их... И пускай я ещё не располнела, но я ведь чувствую, что он тоже успел полюбить небо!
Или она...
Андрей приблизился в сумраке, тихо и ласково захрустела подмёрзшая земля под его сапогами. Я не оборачиваюсь, я только прикрываю глаза и очень хочу спать. Меня всё убаюкивает - от покачивания деревцев туда-сюда под мягким мурчанием холодного ветра до скрипа камешков под ногами моего мужа. Шорох. Он нагнулся, я ойкнула и взлетела к его груди. Одну руку он пропустил под моими коленками, другой обхватил меня за спиной и понёс к леску, за которым наша деревня. Я поглядела на него сияющими глазами в сумраке, подумала и прижалась к Андрею, чтоб он не увидел, как я волнуюсь и трепещу. Сказать или нет? Может, лучше потом? Завтра? Послезавтра? Мало ли что может случиться... А если мы с матерью ошиблись? Хотя она пятерых выносила, куда уж ей ошибаться-то...
Я вытянула шею, тут в ухо мне дунул леденющий ветер, и я скорее уткнулась носом в волосы мужа. Они такие густые, такие замечательные, мягкие, пушистые... Они пахнут костром, лесом и чем-то... чем-то таким родным.
- Андрюша, у нас будет ребёночек.
Он молчит. Страшно... Что же ты не скажешь ничего?
Его губы касаются другого моего уха и обжигают тёплым человечьим дыханием.
- Это тебе журавль сказал?
Они улетают... И правда слишком холодно. Но ни один ничего не передал мне. Они точно знают, что вернутся. Мне теперь тоже есть куда возвращаться. Платье шерстяное, а всё равно подмерзаю... Единственное тёплое существо здесь - Он. А главное, всегда готовое согреть.
- Ты думаешь, мне это приснилось? Неееет... - шепчу я, сдерживая и улыбку, и комок в горле. Нечасто хочется, как сейчас, и плакать и смеяться. Ну почему ты молчишь, почему?!
Вместо этого я услышала возле своей щеки, под мехом тулупа, учащающиеся, стремительные, ликующие удары сердца.
***
Ну почему ничего не изменилось?!
Это вопрос разочарованного эгоизма номер один.
А он отвечает, что и так любит меня больше всех на свете, мол, дальше уже некуда. Ха, как же. Мне подавай как в сказках, чтоб на руках носили, от работы освободили, дали целыми днями лежать на печке, свесив ножки, и ничегошеньки не делать. Ворон считать. Раз ворона, два ворона...
Андрей терпеливо выслушал все желания, которые высказал разохотившийся эгоизм в моём лице, вплоть до заморских невиданных фруктов и белого зайца со звездою во лбу.
После чего он сказал такую вещь, что я подумала: "воистину женщина - ум, а мужчина - разум".
Он сказал, что лежания на лавке и вороны доведут меня до страшной оказии. С лавки меня придётся поднимать ухватом, созывая для этого всю деревню. И живот я таскать не смогу. И с новорождённым будем валяться рядышком, оба не в силах подняться на ноги, только по разным причинам.
Я послушалась его и продолжаю бегать с ведёрком за водой. И выходить кормить гусей и уток. И козу доить. И обед готовлю... Только тошнить стало часто. Ох, как я это не люблю. Иногда не успеваю вынестись на улицу, прямо так и сгибает меня над чем попало...
И пузо стало ого-го какое, не узнаю его. Тяжеленное. Приходится хоть, как гусыне. Зато теперь я больше не тощая. Раздалась всё-таки. И грудь появилась, настоящая, грушевидная, - я на неё всё никак не надивлюсь до сих пор!
На столе нашем откуда-то взялись заморские фрукты... Я поначалу их есть боялась, только сидела подле, вздыхала да дивилась. Жалко уничтожать такую невидаль. Но потом не стерпела. Мааало... Ещё хочу. Думаете, сама всё слопала? А вот и нет. Один такой золотистый отнесла Андрею: кушай, милок. Он только яростно замотал головой. Нет, говорит, Журавушка, это целиком и полностью твоё желание и желание нашего ребёнка. Ребёнка... Как тут не поворчать? Ну почему меня на руках не носят? Ну чуточку, ну немножко!..
Хотя, учитывая, сколько я стала весить вместе с дитём...
Жалко Андрея. Нет, не хочу, чтоб он надорвался.
Отправилась я однажды к колодцу, притащила маааленькое ведёрко воды, просто чтоб сварить хотя бы каши. Мне нельзя поднимать тяжести. Это была не тяжесть...
Но всё равно я до дома еле дошла.
Андрей был во дворе, не знаю, почему я кинулась именно на крыльцо, а не к нему. Во-первых, крыльцо было гораздо ближе, а во-вторых, мой дом - моя крепость. Там тепло и уютно... Но как же больно, боги, как больно!
Я ввалилась в двери, цепляясь скользящими пальцами за брёвна стены, сползла на пол и возопила, с каждым словом всё громче и громче:
- Андрей! Андрей, помоги мне! Андрюшш...шшш...аааа!!
Да сделайте же что-нибудь, прекратите это! Страшно... Подержи меня за руку. Не уходи! Останься со мной.... В последний час! Я не умираю? Но больно же! Кого ты привёл? Не тормошите меня! Ааа!!
Я не хочу никакую повитуху... Она мне поможет? Да? Твоё честное слово? Тебе я верю. Держи меня за руку. Как?! Мужчинам нельзя здесь находиться? присутствовать? Да что же это такое!! Не уводите его от меня!! Андрюшка! Андрей! Нет!! Андрююююшенькаааа... Я совсем однааа, все такие чуужиее, мне так страаашно, я сейчас умру... я сейчас умру, я сказала, не спорьте со мной!
Ай... Ой... Что это... Вы меня даже ещё не раздели. А он... а он... Да ловите же!! Помогите мне!! БольнааАААААА!!!
На последнем всхлипе этой бессвязной тирады я сорвалась на визг. Такой страх меня ещё никогда не охватывал: ребёнок, почти не толкаясь ножками и ручками, как будто стараясь не сделать мне больно, выскочил наружу и едва не упал на пол. Его поймали в подол моего платья. Сколько людей... Зачем столько?! Хватило бы одной-разъединственной повитухи...
Первым дитя приняла моя мать, женские руки так ловко обращались с ним, обтирая и пеленая, что моё сердце больше не прыгало с такой высоты, как когда он юркнул к полу. Я со стоном уронила голову на лавку и равнодушно окинула взглядом пятна крови на полу. Боль унималась. Так быстро... Что-то я не слышала, что так бывает.
Он засмеялся.
Сначала непонимание, потом изумление, потом ужас сковал всех в доме. Новорожденные кричат, а не смеются... И они даже при великом желании не смогли бы издать сии переливчатые звуки - люди не могут смеяться от рождения, они учатся этому!
- Он демон? - прошептала я. Мой ребёнок... Не убивайте его! Даже если демон... даже если исчадие зла, урод, нелюдь... Отдайте мне его, пвсего лишь отдайте материнской груди!
- Святой, - просто ответила старая повитуха, ласково проводя заскорузлым пальцем по щёчке дитяти, - слышите, какой у него смех весёлый да звонкий? Он радуется, что пришёл к нам. Он торопился родиться изо всех сил и теперь очень рад.
Я безмолвно протянула ставшие непослушными руки, и ребёнка положили мне под бок. По моим щекам, переносице, губам скатились слёзы и капнули на лобик и смеженные веки малыша. Тот удивительно трогательно хихикнул и приоткрыл один глаз.
Он был лазурно-голубой и бесконечно-синий, как небо, сходящееся с водами сильной реки. Я узнала эти глаза.
Старая повитуха подошла к двери, отворила её и едва не сшибла с ног целую толпу любопытных и страждущих, угнездившихся на нашем крылечке.
- Андрей, у тебя родился сын, - сказала она бледному до неузнаваемости, взлохмаченному молодому мужчине с яркими сине-голубыми глазами.
Вы бы слышали, каким скандёжем разразилась толпа! Я забилась в рыданиях на своей лавке, мать и другие женщины с заботливым увещеваньем склонились надо мной. Но я просто была счастлива, счастлива как никогда в своей коротенькой жизни, прижимая к груди своего маленького, мягкого, сопящего сына, у которого были глаза моего первого и единственного мужчины и который не плакал, но восторгался своему явлению на свет.
- Иди к ней, - отчётливо раздался голос моего любимого брата у самой двери среди общего шума. Они радовались так, как будто это был первый новый человек на свете... Но после того, что произошло с Миркой и прочими, каждое дитя стало для нас чудом, знамением того, что всё ещё будет хорошо. И потом, я догадываюсь, что они думали, будто у Андрея-пахаря с его бесконечной и, увы, безответной любовью ко мне никогда не будет детей.
Настоящая любовь не может быть безответной...
Я сквозь слёзы радости распахнула и ему свои нежные, ставшие материнскими объятия.
Он взглянул на маленький кулёчек, свою плоть от плоти, и упал рядом со мной на колени, трепеща и прижимаясь к моей руке, как маленький мальчик.
Он плакал.
Essseker...(c)"Зеркала"
Why so serious?(c)Joker
Why so serious?(c)Joker
-
Тетя Алиса
- Serpentarius
- Сообщения: 2236
- Зарегистрирован: 18 апр 2008, 21:54
-
Alice Lekter
- Малыш
- Сообщения: 49
- Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24
-
Alice Lekter
- Малыш
- Сообщения: 49
- Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24
Для этой главы имеется саундтрек, см первый пост, "Поездка Святослава на Звере".
12 часть
Минула шестая весна Святослава. Кого-кого, спросите вы? Славёнка... Моего сынишки. Мы его так назвали. Глаза - отцовские, кудри - как у деда в молодости, ржаные. Бесёнок. Жизни в нём до самых ушей, аж распирает, и весёлый - страсть. Необыкновенный мальчик... Как я им горжусь! На днях ввязался в свою первую драку. Пострелята кого-то задирали очень хилого и напуганного, Славка вылетел, сверкая макушкой, встал в позу атакующего бычка, оттеснил в сторонку забиженного. Пострелята хотели ему накостылять, но не тут-то было. Все взрослые: кто в окошко видел, кто со двора - обомлели.
Силища в нём прямо-таки богатырская. Четверых мальчишек раскидал, как солому, за руки-за ноги, а пятый сам удрал. И Славке хоть бы хны. Даже не запыхался. Кстати, забиженный мальчик удрал тоже. На всякий случай, наверное.
Он очень умный. Диву даюсь. Как будто он всё на свете уже видел и всё узнал, а сейчас просто вспоминает заново. Какой-то он... мудрый. Иногда мне даже кажется, что он мне не сын, а отец, превратившийся в маленького мальчика. Бред, фрр...
Вот он влезает на шесток печи, отодвигает заслонку, а у меня хлебцы дозревают, и тростинкой давай в хлеб тыкать. Я бросаюсь и оттаскиваю его, а он на меня так укоряюще смотрит снизу вверх, как будто это я дитё неразумное, а не он.
- Что ты делаешь? - вскрикиваю я, - я тебе этот хлебец на обед дам!
- С удовольствием, - отзывается Слава, - если в хлебе делать дырки, он не будет трескаться и разламываться, пока ты его печёшь. Мой целёхонький будет, вот увидишь.
А ведь прав оказался, домовой в свидетели... И так каждый раз. Оставляет мать в дураках.
А вот обычный вечер, солнышко закатывается, жарить перестало, можно вздохнуть легче. Андрей подходит к порогу, где стою я, сомлевшая и собирающаяся идти доить коз, стаскивает через голову рубаху. На груди, плечах - всюду поблёскивает пот, но выглядит это почему-то красиво. Он улыбается, я отстранённо гляжу в небо и делаю вид, что я тут одна. Вообще с ним уже не первый год мила и отстранённа... Моё обычное поведение. Привыкла уже, хотя могла бы вести себя иначе. Не хочу... Зачем? С Лелем мне хотелось быть каждый миг, жить без него не могла, дышать без него не могла, думала с утра до ночи только о нём, всех на свете сравнивала именно с ним. Я его любила - ох, как любила! А Андрей?.. Когда он уезжает на ярмарку или уходит надолго, я не думаю без остановки о нём. Могу вообще забыть. С ним, конечно, лучше, чем без него, сразу теплее становится, но мне не хочется постоянно слышать его голос, глядеть ему в глаза. Спокойно сидим вечерами, горит лучина, я или пряду, или вяжу, Андрей зачастую кладёт мне при этом голову на колени и лежит так. Ни звука. Просто молчим. Ну кто ж так делает? Разве это любовь? Я не знаю, что это такое.
Мне сейчас так хочется взъерошить его волосы и немного подурачиться вместе. Но мне не хочется повиснуть у него на шее и миловать до рассвета. Значит, не любовь, говорю я себе...
Кажется, ему тоже хочется подурачиться. А вот это уже страшнее.
- Ну? Кто будет встречать хлебом-солью уставшего воина полей на закате трудового дня? - мурлычет он, подбираясь поближе. Я хватаюсь за косяк двери. Не оторвёшь!
Оторвал. Медведь! Пытаюсь укусить за что попадётся, но мне всё жалко. Вырываюсь, вереща:
- Перестань! Оставлю без ужина! Не надо меня щекотааааааа...
На самом-то деле мне всё это безумно нравится, но я так привыкла, так привыкла быть сурьёзной и даже суровой. Мне не нравится чувствовать себя хрупкой и беззащитной, хотя он тьму раз рад, когда я именно такая. Вот уж, тешить его мужское самолюбие... Когда я хрупкая и беззащитная, я всегда сразу вспоминаю, что он не князь из моей сказки и вообще... достоин ли любви? Он хороший и добрый, безусловно, и меня любит. Я так привыла, что он меня любит!.. Представить не могу обратного. Но уже шесть лет утекло, а мне всё никак не хочется невероятных страстей, только привязалась к нему - и всех делов. Втихаря мечтаю о Настоящей Любви... Только ему не говорите! Мне очень не хочется, чтоб он стал грустным. Тогда мне тоже отчего-то будет грустно.
Всё-таки он взял меня в охапку и прижал к себе, уткнулся в мои волосы. Я смиренно переношу это, убеждённая разумом, что мне это неприятно и глупо, хотя в душе бесконечно приятно. Чувствуя, как нарастает внутри нежность и я вот-вот стану хрупкой, покорной и ласковой, и на рассвете мы проснёмся на одной лавке, причём Андрей наверняка посреди ночи с неё сверзится, потому что я во сне брыкаюсь, а лавка узкая... Предчувствуя всё это, я проворчала гнусным тоном, тщась одёрнуть себя:
- Слушай, уставший воин полей, у меня сейчас ужин в печи упреет до безобразного состояния. Почему бы тебе не обнять вон ту берёзку? Она ещё стройней и краше, и пахнет вкусно.
Я ощущаю всем плечом, как он улыбнулся в пряди моих волос.
- Ты моя единственная... - протягивает он с придыханием, а потом сам разрушает очарование: - Так что перестань выкобениваться.
- Это я выкобениваюсь?!!
Новая потасовка, я с визгом влетела в дом и загородилась от Андрея Славкой. Муж хохочет и ловит сына на руки.
- Мальчишки! - надсаживаюсь я, припласывая у печи с ухватом. - Ротозеи малолетние! Недоросли!
- От такой же слышим! - отзывается Андрей, - правда, паря?
- Да! - соглашается Слава, очень довольный, что его произвели из детей в парни, минуя отрока.
***
Его знают все окрестные сёла. Он сын дикой кобылицы, приходит и уводит домашних кобыл. Они идут за ним, как привязанные. Умён, хитёр. Как с ним справиться? Не легче, чем со стихийным бедствием. И воевать его ходили, и ловить, и засады для него рыли. Всё впустую. Людей не боится. "Зверь ненасытный". Народ полагает, что он детей ест, ибо зубы у него на редкость белые и острые, и норов опасный. Зверем его и кличут.
Сегодня он явился опять... Сельчане молча в сторонке сгрудились и смотрят на него, а он - на них. Гляделки такие. Оставшиеся лошади заперты в хлевах, тоненько ржат. Чуют его и тоскуют. Красавец, огромный и страшный. Эх, такой бы и богатыря унёс...
И вдруг я увидела прямо перед самым носом коня Славу.
Мне резко стало очень, очень плохо. Я ни вдохнуть, ни выдохнуть не могу. Люди тоже заметили, засуетились, закричали. "Уберите ребёнка! - Слава Андреев, вернись!" И ему, и коню хоть бы хны. Кто-то ринулся за рогатиной, кто по что. А Слава, дурной ребёнок, подкрался прямо к ноздрям Зверя и сделал жест, как будто что-то подать хочет. Откусит руку, откусит...
Зверь с интересом поглядел на мальчишку, без злобы, он не выглядел детоядным. Но руки человека не коснулся, отступил на шаг, оценил смелость. И тогда Славка вспрыгнул на него.
До Зверя дошло в два мига, и он взвился на дыбы. Зубы оскалились. Боги, какие острые... Зверь прыгнул туда, сюда, пошёл плясать, изгибая шею и норовя укусить седока за ноги, но седок был мал, юрок и цепок, и конь его не достал. Тогда Зверь просто помчал напролом, сквозь кусты и рощу, в луга.
Я обрела наконец голос, закричала что было сил, плача на ходу, со всех ног бросилась следом, за мной - все деревенские, потрясённые происходящим, весте с рогатинами и поленьями. Я остановилась на краю поля, по которому летал Зверь. На его загривке по-прежнему примостилось нечто маленькое и светлое. Я приложила ладони ко рту, чтоб не завыть. Он ведь малыш ещё... Кровиночка моя... Устанет, конь его сбросит и затопчет...
Мужская рука властно схватила меня за плечо. Андрей уткнул меня себе в грудь.
- Не смотри. Всё будет хорошо.
Зверь вернулся вместе с седоком, выплясавшийся, побеждённый, но ещё не покорённый. Он захотел откусить нос первому любопытному, сунувшемуся к нему, и всё-таки лягнул зевак. Не думаю, что он покорится вообще хоть когда-нибудь. По нему видно. Характер такой.
Но Славу он уважает. Позволил ему себя погладить по холке. Люд собрался вокруг, ахи, охи. "Не зря ты его, Журавка, Святославом назвала. Большая его ждёт слава, мальчишку твоего". Поздравляют меня и Андрея... Дайте мне сына обнять сначала, живого и здоровёхонького! Подхватываю его, Славка обвивает мою шею ладошками, пропахшими конским потом.
- Я дарю тебе Зверя, мама. Я тебе ещё много чего подарю. И папе тоже. Я вас так люблю. Я сделаю много-много. Непременно.
Откуда он взял эти слова - мама и папа? Никто так не говорит, вовек слыхом нигде не слыхано. Но мне так нравятся эти слова... Спасибо тебе, сынок, за них.
12 часть
Минула шестая весна Святослава. Кого-кого, спросите вы? Славёнка... Моего сынишки. Мы его так назвали. Глаза - отцовские, кудри - как у деда в молодости, ржаные. Бесёнок. Жизни в нём до самых ушей, аж распирает, и весёлый - страсть. Необыкновенный мальчик... Как я им горжусь! На днях ввязался в свою первую драку. Пострелята кого-то задирали очень хилого и напуганного, Славка вылетел, сверкая макушкой, встал в позу атакующего бычка, оттеснил в сторонку забиженного. Пострелята хотели ему накостылять, но не тут-то было. Все взрослые: кто в окошко видел, кто со двора - обомлели.
Силища в нём прямо-таки богатырская. Четверых мальчишек раскидал, как солому, за руки-за ноги, а пятый сам удрал. И Славке хоть бы хны. Даже не запыхался. Кстати, забиженный мальчик удрал тоже. На всякий случай, наверное.
Он очень умный. Диву даюсь. Как будто он всё на свете уже видел и всё узнал, а сейчас просто вспоминает заново. Какой-то он... мудрый. Иногда мне даже кажется, что он мне не сын, а отец, превратившийся в маленького мальчика. Бред, фрр...
Вот он влезает на шесток печи, отодвигает заслонку, а у меня хлебцы дозревают, и тростинкой давай в хлеб тыкать. Я бросаюсь и оттаскиваю его, а он на меня так укоряюще смотрит снизу вверх, как будто это я дитё неразумное, а не он.
- Что ты делаешь? - вскрикиваю я, - я тебе этот хлебец на обед дам!
- С удовольствием, - отзывается Слава, - если в хлебе делать дырки, он не будет трескаться и разламываться, пока ты его печёшь. Мой целёхонький будет, вот увидишь.
А ведь прав оказался, домовой в свидетели... И так каждый раз. Оставляет мать в дураках.
А вот обычный вечер, солнышко закатывается, жарить перестало, можно вздохнуть легче. Андрей подходит к порогу, где стою я, сомлевшая и собирающаяся идти доить коз, стаскивает через голову рубаху. На груди, плечах - всюду поблёскивает пот, но выглядит это почему-то красиво. Он улыбается, я отстранённо гляжу в небо и делаю вид, что я тут одна. Вообще с ним уже не первый год мила и отстранённа... Моё обычное поведение. Привыкла уже, хотя могла бы вести себя иначе. Не хочу... Зачем? С Лелем мне хотелось быть каждый миг, жить без него не могла, дышать без него не могла, думала с утра до ночи только о нём, всех на свете сравнивала именно с ним. Я его любила - ох, как любила! А Андрей?.. Когда он уезжает на ярмарку или уходит надолго, я не думаю без остановки о нём. Могу вообще забыть. С ним, конечно, лучше, чем без него, сразу теплее становится, но мне не хочется постоянно слышать его голос, глядеть ему в глаза. Спокойно сидим вечерами, горит лучина, я или пряду, или вяжу, Андрей зачастую кладёт мне при этом голову на колени и лежит так. Ни звука. Просто молчим. Ну кто ж так делает? Разве это любовь? Я не знаю, что это такое.
Мне сейчас так хочется взъерошить его волосы и немного подурачиться вместе. Но мне не хочется повиснуть у него на шее и миловать до рассвета. Значит, не любовь, говорю я себе...
Кажется, ему тоже хочется подурачиться. А вот это уже страшнее.
- Ну? Кто будет встречать хлебом-солью уставшего воина полей на закате трудового дня? - мурлычет он, подбираясь поближе. Я хватаюсь за косяк двери. Не оторвёшь!
Оторвал. Медведь! Пытаюсь укусить за что попадётся, но мне всё жалко. Вырываюсь, вереща:
- Перестань! Оставлю без ужина! Не надо меня щекотааааааа...
На самом-то деле мне всё это безумно нравится, но я так привыкла, так привыкла быть сурьёзной и даже суровой. Мне не нравится чувствовать себя хрупкой и беззащитной, хотя он тьму раз рад, когда я именно такая. Вот уж, тешить его мужское самолюбие... Когда я хрупкая и беззащитная, я всегда сразу вспоминаю, что он не князь из моей сказки и вообще... достоин ли любви? Он хороший и добрый, безусловно, и меня любит. Я так привыла, что он меня любит!.. Представить не могу обратного. Но уже шесть лет утекло, а мне всё никак не хочется невероятных страстей, только привязалась к нему - и всех делов. Втихаря мечтаю о Настоящей Любви... Только ему не говорите! Мне очень не хочется, чтоб он стал грустным. Тогда мне тоже отчего-то будет грустно.
Всё-таки он взял меня в охапку и прижал к себе, уткнулся в мои волосы. Я смиренно переношу это, убеждённая разумом, что мне это неприятно и глупо, хотя в душе бесконечно приятно. Чувствуя, как нарастает внутри нежность и я вот-вот стану хрупкой, покорной и ласковой, и на рассвете мы проснёмся на одной лавке, причём Андрей наверняка посреди ночи с неё сверзится, потому что я во сне брыкаюсь, а лавка узкая... Предчувствуя всё это, я проворчала гнусным тоном, тщась одёрнуть себя:
- Слушай, уставший воин полей, у меня сейчас ужин в печи упреет до безобразного состояния. Почему бы тебе не обнять вон ту берёзку? Она ещё стройней и краше, и пахнет вкусно.
Я ощущаю всем плечом, как он улыбнулся в пряди моих волос.
- Ты моя единственная... - протягивает он с придыханием, а потом сам разрушает очарование: - Так что перестань выкобениваться.
- Это я выкобениваюсь?!!
Новая потасовка, я с визгом влетела в дом и загородилась от Андрея Славкой. Муж хохочет и ловит сына на руки.
- Мальчишки! - надсаживаюсь я, припласывая у печи с ухватом. - Ротозеи малолетние! Недоросли!
- От такой же слышим! - отзывается Андрей, - правда, паря?
- Да! - соглашается Слава, очень довольный, что его произвели из детей в парни, минуя отрока.
***
Его знают все окрестные сёла. Он сын дикой кобылицы, приходит и уводит домашних кобыл. Они идут за ним, как привязанные. Умён, хитёр. Как с ним справиться? Не легче, чем со стихийным бедствием. И воевать его ходили, и ловить, и засады для него рыли. Всё впустую. Людей не боится. "Зверь ненасытный". Народ полагает, что он детей ест, ибо зубы у него на редкость белые и острые, и норов опасный. Зверем его и кличут.
Сегодня он явился опять... Сельчане молча в сторонке сгрудились и смотрят на него, а он - на них. Гляделки такие. Оставшиеся лошади заперты в хлевах, тоненько ржат. Чуют его и тоскуют. Красавец, огромный и страшный. Эх, такой бы и богатыря унёс...
И вдруг я увидела прямо перед самым носом коня Славу.
Мне резко стало очень, очень плохо. Я ни вдохнуть, ни выдохнуть не могу. Люди тоже заметили, засуетились, закричали. "Уберите ребёнка! - Слава Андреев, вернись!" И ему, и коню хоть бы хны. Кто-то ринулся за рогатиной, кто по что. А Слава, дурной ребёнок, подкрался прямо к ноздрям Зверя и сделал жест, как будто что-то подать хочет. Откусит руку, откусит...
Зверь с интересом поглядел на мальчишку, без злобы, он не выглядел детоядным. Но руки человека не коснулся, отступил на шаг, оценил смелость. И тогда Славка вспрыгнул на него.
До Зверя дошло в два мига, и он взвился на дыбы. Зубы оскалились. Боги, какие острые... Зверь прыгнул туда, сюда, пошёл плясать, изгибая шею и норовя укусить седока за ноги, но седок был мал, юрок и цепок, и конь его не достал. Тогда Зверь просто помчал напролом, сквозь кусты и рощу, в луга.
Я обрела наконец голос, закричала что было сил, плача на ходу, со всех ног бросилась следом, за мной - все деревенские, потрясённые происходящим, весте с рогатинами и поленьями. Я остановилась на краю поля, по которому летал Зверь. На его загривке по-прежнему примостилось нечто маленькое и светлое. Я приложила ладони ко рту, чтоб не завыть. Он ведь малыш ещё... Кровиночка моя... Устанет, конь его сбросит и затопчет...
Мужская рука властно схватила меня за плечо. Андрей уткнул меня себе в грудь.
- Не смотри. Всё будет хорошо.
Зверь вернулся вместе с седоком, выплясавшийся, побеждённый, но ещё не покорённый. Он захотел откусить нос первому любопытному, сунувшемуся к нему, и всё-таки лягнул зевак. Не думаю, что он покорится вообще хоть когда-нибудь. По нему видно. Характер такой.
Но Славу он уважает. Позволил ему себя погладить по холке. Люд собрался вокруг, ахи, охи. "Не зря ты его, Журавка, Святославом назвала. Большая его ждёт слава, мальчишку твоего". Поздравляют меня и Андрея... Дайте мне сына обнять сначала, живого и здоровёхонького! Подхватываю его, Славка обвивает мою шею ладошками, пропахшими конским потом.
- Я дарю тебе Зверя, мама. Я тебе ещё много чего подарю. И папе тоже. Я вас так люблю. Я сделаю много-много. Непременно.
Откуда он взял эти слова - мама и папа? Никто так не говорит, вовек слыхом нигде не слыхано. Но мне так нравятся эти слова... Спасибо тебе, сынок, за них.
Essseker...(c)"Зеркала"
Why so serious?(c)Joker
Why so serious?(c)Joker
У меня уже нет слов, чтобы выразить все свое восхищение 
!!!!
(вот что значит хорошие гены 
)
-
Тетя Алиса
- Serpentarius
- Сообщения: 2236
- Зарегистрирован: 18 апр 2008, 21:54
-
Alice Lekter
- Малыш
- Сообщения: 49
- Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24