Хolokost

Уже завершённые сериалы.

Модератор: MostEvil

Аватара пользователя
Сатана
I shall be better
Сообщения: 1041
Зарегистрирован: 16 июл 2008, 17:49
Откуда: Иркутск

Сообщение Сатана »

А прода точно будет?А то это самый классный сериал,и не дай бох не будет проды :evil: :D
Не бойся смерти...
Пока мы живы,ее нет.
Когда она придет,
Нас уже не будет.
________________________________________
Могу быть ангелом и чертом
Изображение
Аватара пользователя
Galusik
Малыш
Малыш
Сообщения: 23
Зарегистрирован: 29 авг 2008, 08:19
Откуда: Красноярск
Контактная информация:

Сообщение Galusik »

Когда же продолжение?!?
Аватара пользователя
Stasy
Подросток
Подросток
Сообщения: 262
Зарегистрирован: 23 фев 2008, 15:05

Сообщение Stasy »

А-БАЛ-ДЕТЬ....Читала затаив дыхание и не могла оторваться....Обалденный сериал у автора получился,с огромным нетерпение жду проды :)
Изображение
Аватара пользователя
Alice Lekter
Малыш
Малыш
Сообщения: 49
Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24

Сообщение Alice Lekter »

Шорох седьмой

От автора: внешний вид кое-кого на иллюстрациях не соответствует виду в тексте. Ибо у меня не нашлось более подходящей одёжки.

Страшные сны больше не беспокоили Наташу. Половину ночей она дремала в комнате Сергея, на раскладушке у его изножья. Вместе с ним было как где-нибудь в обычной квартире.
Иногда она спала у себя. Тут сделалось очень мило, комната приняла наташинский вид. На шкафчике лежали самодельные альбомы, на стене висели картины Сергея, благо за годы, наполненные скукой, он навострился великолепно рисовать.
В тот день Наташа чего только не делала. И завтрак удался, и кино посмотрели несколько штук, и целовались часа два... Уморенная окончательно, вечером она рухнула в свою постель и отключилась.
Может, ей поначалу что-то и снилось, но потом пропало, бесцеремонно отброшенное чьей-то рукой в сторону. Стало черным-черно. Ощущение, что Наташа стоит на полу в бесконечности и ничего не видит. А в ушах тишина, как перекати-поле, шуршит и тоненько завывает, как сквозняк в доме за тысячу миль отсюда.
Внезапно впереди что-то проявилось, очень яркое, красное и белое. Оно приближалось. Оно шагало. Человек. Его брюки белые, ветровка - белая с красным, нараспашку, виден живой кусок груди и тёмно-зелёная футболка. Он идёт так спокойно, так свободно, так беззаботно... Во тьме.
Изображение
Она его узнала. Она глядела на него во все глаза.
А он глядел на неё.
Постоянно. Не отрываясь. С самого начала.
Те самые лохматые волосы, торчащие в разные стороны, этот резкий изгиб бровей, морщины, прежде времени избороздившие лоб, веки и углы рта. Хищный нос. Он не был страшен. Он не был врагом. Чем больше Наташа смотрела на него, тем отчётливее сознавала, что это лицо красиво, по-своему очень красиво, вот только неестественные морщины, придающие выражение затаённой злобы, его портят. Мужчина усмехнулся. Наташе тут же стало зябко, она обняла себя руками. Что такого в его улыбке? Губы растянулись, морщины разглядились. А вот глаза... Глаза не улыбнулись.
Изображение
- Ну вот. Пришлось за тобой прийти. Привет, кстати.
Этот очень хриплый голос она тоже где-то слышала... И не один раз...
- Знаешь, невежливо как-то с твоей стороны, ты не находишь? Я тебя уже столько раз приглашал. И ты сама меня звала. Звала-звала, спрашивала, где я. А я терпеливо и честно отвечал, чуть не за ручку тебя привёл и показал, где. И ты ни разу не приняла приглашение. Ай-яй-яй. Так и не пришла ко мне в гости... А я тебя ждал. День ждал, два ждал, полгода. И сны тебе показал. Даже спасибо за развлечение не сказала. Ладно, чего уж там... Все вы такие...
Изображение
Он опять усмехнулся, теперь уже - сам себе.
- Так что я тебя пригласил. И предупредил. В гости ко мне милости прошу. Завтра. И не прогуливать! Вот тебе ключ, пригодится.
Он протянул на пальце за приделанную петельку что-то остро-яркое и пёстрое. Наташа машинально подхватила.
- Я буду ждать. До заката солнца. До конца дня. Чая у меня нет, но я думаю, нам найдётся... о чём поговорить.
Он улыбнулся ещё раз, и Наташе сделалось страшно. Эти его стальные серые глаза... Он медленно, засунув руки в карманы, отступал от неё в тень. Спиной, спиной... И смотрит неотрывно. Ужаснейшая пытка. Он начал исчезать, сливаясь с темнотой. Сначала ноги, потом кисти рук в карманах, туловище, голова, волосы... Последними пропали глаза. И тогда внезапно пронёсся свистящий шёпот:
- Ты знаешь, где меня искать...
Изображение
Откуда-то глубоко-глубоко из темноты появились постукивающие звуки, растекаясь эхом, расходясь во все стороны волнами. Будто бьётся сердце... Сердце дома. И она помнила, где его искать.
Серегй вкатился в комнату, раздёрнул шторы. Хлынул свет. Он золотил добродушную улыбку и прижмуренные глаза молодого человека. Юноша приблизился к спящей Наташе, склонился над ней, тронул за плечо.
- Ната, просыпайся...
Она распахнула глаза, словно и не спала вовсе. Она глядела в потолок. Утро?.. Новый день. И в его конце она должна быть в той комнате... Или не должна?
Наташа резко привстала на локтях и, будто не замечая удивлённого Сергея, сжала кулаки. В правом... Не пусто...
Она напряжённо подняла правый кулак на уровень глаз. Внутри мелькнуло что-то яркое и пёстрое. Девушка разжала пальцы, и миниатюрный ключик, словно составленный из разноцветных фантиков, невесомо опустился в складки одеяла.
Наташа бросила взгляд на Серёжу.
Такого ужаса в лицах людей она ещё никогда не видела. Юноша с открытым исказившимся ртом смотрел на ключик. Он стал бледнее белого, будто разом лишился и крови, и жизни, глаза были широко распахнуты, а зрачки пульсировали.
Изображение
- Серёжа, что с тобой?
Девушка, чуть не плача, потрясла друга за плечо, но он этого не заметил. Безуспешно расцеловав его в щёки, Наташа догадалась и спрятала ключик обратно в кулак. Раздался охрипший голос Сергея, разом напомнив Тот, другой, но он сильно отличался от него: у Того голоса хриплость была врождённая.
- Откуда это у тебя?
- Мне... дали...
Юноша поднял на неё пронзительный взгляд. Он, безусловно, знал, кто.
- Тебе снилось что-то странное?
- Мне снился сон. Только он не очень похож на сон...
- Что тебе велено?
По горящим глазам, по чуть дрожащим рукам, по упругой напряжённости фигуры Сергея Наташа поняла, что от её ответа зависит многое. Зависит всё. Но она не подумала соврать.
- До заката солнца... прийти в гости.
Тут же произошло что-то неуловимое. Юноша обмяк, его взгляд потускнел. Он дышал тяжело, скрипел зубами. Ната испуганно следила за ним.
- Я же... просил... уйти... Теперь... слишком... поздно...
Он уронил голову на руку Наташи и затих совсем, только его плечи подрагивали. Она, чувствуя комок в горле, подняла его за плечо. Глаза были абсолютно сухи, но красны и воспалены.
- Пойдём. Тебе нужно позавтракать и кое о чём узнать... побольше, - глухо пробормотал Серёжа.
Наташа завтракала в полном непонимании, что происходит. Серегй мрачно смотрел мимо неё запепелённым взглядом. Потом они двинулись в гостиную. Глаза парня сверкнули, и он с непонятным чувством, близким к ненависти, отвращению и близости старого друга одновременно, кивнул на фамильные портреты.
- Вон тот. Высокий, даже долговязый, если бы не широкие грудь и спина. Там ещё остались вокруг вырезанного лица его лохматые волосы... Он?
- Да.
Сергей сглотнул, подкатился к столу, сел спиной к Наташе и тяжело опёрся о стол одной рукой.
- Наша... моя семья всегда дружила с родом Астанманов. По крайней мере, прапрадед мой дружил, а с прадедом вообще прекрасные отношения были. Астанманы - евреи. Очень порядочные евреи. Они всегда были рады принять у себя моих предков и сами часто гостили у нас. У моего прадеда было два старших сына и больная дочь, да ещё младшие, родившиеся поздно, но они тут совсем ни при чём. Сыновья явились на свет один за другим, они были погодками, но разительно различались. Младший из них выдался ниже ростом, коренастее, был почти брюнет - пошёл в отца, и его все любили, хотя характер у него был вполне средний. Старший же был довольно высокий, и не сказать, чтоб долговязый, но что-то в нём такое было... постоянно недоделанное. Он был ржано-рус, как его деды по матери, слыл жутким индивидуалистом и эгоцентристом, и его никто не любил. Он никогда не требовал к себе повышенного внимания, ни в коем случае не был избалован, даже наоборот... Но он всегда брал то, что хотел.
- А как звали... эгоиста?
- Ой, не помню. Кажется, Александр, - у Сергея задёргалась скула, - но это не важно. Он всегда жил своей жизнью, словно был брошенным ребёнком. Он рано вкусил всё, что в семье считалось самым дурным. Любил побаловаться наркотиками, иногда под настроение выпивал, с девочками близко общался с тех пор, как стало, чем общаться, каждый день непременно выкуривал сигаретку-другую. Родителей не уважал ни-ког-да, брата презирал больше всех на свете, а презирал он всех тех, кого не уважал. Целыми днями пропадал где-то, учился скачками - от двойки к пятёрке, по ночам исчезал тоже, но, быть может, не из дома, а только из поля зрения родственников. Говорили, он набивал карманы воровством. Но его ни разу не поймали. Никто не знал этот дом так, как он. Он и был этим домом, по большому счёту. Он был его безраздельным хозяином, сколько бы ни гласили документы, что здание принадлежит кому-то ещё.
Эгоист тоже был человеком. Скорее всего. Он ухаживал за юной Теттой Астанман, но та к нему чувств не питала, хотя, наверное, жалела его, как заблудшую овцу, и боялась немного. Ну и, скорее всего, ей, как и всякой девчонке, льстило ещё одно разбитое сердце... А Александру нравилось, что она его боялась, но, думаю, только до тех пор, когда он вздумал склонить её к близости. А Тетта вырвалась с дракой и убежала. После этого она язвила над ним когда только могла, не упускала случая прилюдно напомнить, что достанется только самому-самому и только после замужества, давая понять, что эгоист не самый-самый и её недостоин. Она долгое время была ему если не подругой, то хорошим товарищем, и она знала, куда жалить. Тетта постоянно выводила его из себя, и он постоянно ходил злой, как чёрт, хотя и так был не подарок. Вдобавок сами Астанманы, помимо Тетты, его недолюбливали: они были порядочной, нравственной семьёй и не собирались скрывать своё отрицательное отношение к эгоисту и его образу жизни. Его бесила безумно их непоколебимая уверенность в собственной правоте и в том, что Александр - ходячий порок. Особенно яростный конфликт у него был с дядей Тетты, Филиппом, который зорко приглядывал за племянницей и видел жадные взгляды, которые бросал на неё эгоист.
И вот прадед решает пригласить к себе Астанманов на отдых. Было лето, и все с удовольствием согласились, правда, некоторые не смогли приехать ввиду того, что им не дали отпуск на работе и по иным причинам, но вместо них гости привезли других своих родственников и друзей. А эгоист страшно поссорился со всеми своими, заперся в своей комнате и обещался не показываться на глаза. Обещание он сдержал: его никто не видел ни в первый день по прибытии гостей, ни во второй. Замечали только тень, бесшумно и свободно передвигающуюся по дому. Безусловно, он не сидел в своей комнате, а следил за ними. За Астанманами. Ничего не было особенного в вечере второго дня. Все хорошо провели время, пожелали всем спокойной ночи и разошлись по спальням. Никого во сне ничто не беспокоило, никто не просыпался в холодном поту от криков. Но легло спать в доме двадцать два человека, а проснулось только десять... Наутро ни одного Астанмана не было в его комнате. Потом они начали находиться... Повешенные, задушенные, убитые ударом по голове. Все, до единого человека. От самого старого до самого маленького, которого ещё не отняли от груди. Это было ужасное зрелище, не представляю, как моя семья его перенесла. Полиция в доме заблудилась, с ног сбилась, но она не смогла найти двух вещей: достоверных улик и Тетты Астанман. Да их никто так и не нашёл. Что до улик, то словно пронёсся ураган, а не человек-убийца: всё было сделано в одну ночь, беззвучно, не осталось ни тпечатков, ни волос, не тех предметов, которыми можно было бы добиться того, чтоб отпечатков и волос не осталось. А Тетта Астанман как в воду канула, только в маленькой белой комнатушке в центре дома на полу нашли хлопья пепла. Экспертиза показала, что это органика, остатки тела. ДНК тогда ещё не умели проверять, но вопрос, что случилось с Теттой, отпал, тем более что в комнате с хозяйственным инвентарём для сада обнаружили баллоны с запрещёнными химикатами. Их можно было достать только подпольно и только имея связи в мире грязных дел. Но по-прежнему весомых улик не было. Казалось, единственными свидетелями и судьями этого страшного преступления суждено было стать лишь стенам этого дома. Презумпция невиновности - огромная сила... Но недобро смотрели на вдруг осунувшегося Александра члены его семьи. Их догадки и домыслы ничего не значили для педантичного следствия, но они помнили бесшумную тень, которой больше никто не обладал. Только один человек знал этот дом, как своё тело, и мог уложиться в одну ночь. Только один человек был достаточно высок, чтобы не тратить время на приставные лестницы, вешая своих жертв, и достаточно силён, чтоб управлться с ними ловко и бесшумно. Только один человек мог выделить из двенадцати гослей именно Тетту, по известным причинам. Только один человек вёл беспорядочный и, быть може, даже преступный образ жизни и многому научился в нём. И только один человек ненавидел семейство Астанманов...
И этот человек держался совершенно невозмутимо. Он прекрасно знал, что реальные шансы на обвинение у него такие же, как у всех остальных членов семьи. Но он и не жалел евреев прилюдно. Он вообще об этом не говорил.
Родственник, священник, пытался поговорить с эгоистом. Тот долго и терпеливо его слушал, а потом сказал: "Бог не остановил в ту ночь убийцу. Бог не отвёл и беду от жертв. Отчего я должен внимать тому, кто слабее убийцы?" Это было страшное святотатство, и оно добавило ярости в чашу терпения близких. Чаша пролилась тогда, когда эгоист неосторожно сказал про Тетту: "Она была продажная и лживая ****. И заслужила собачьей смерти."
Всё было решено быстро, не в одну ночь, а в один час. Семья сговорилась. В той маленькой белой комнате некогда было окошко, ныне наглухо зацементированное, но, кроме него, несколько отверстий в стенах у самого пола, вероятно, когда-то служивших для проводов или труб. Идеально для газовой камеры. Хотя в незапамятные времена она наверняка была комнатой-сейфом, где хранились важные бумаги и деньги, иначе почему ещё её стены были намного толще, чем в других комнатах, а дверь только снаружи казалась офисной, но на самом деле внутри была из стали?
Эгоиста привели туда, сочинив предлог. Он никогда бы не смог поверить, что родственники решатся убить его. Он презирал их. И потому недооценил.
Он попался. Из-за двери, как только она намертво захлопнулась и была заперта на ключ, ему начали читать проповедь и обвинение. Их произносил надрывным голосом родной отец. Эгоист в это время за дверью шебуршился, видимо, ощупывал стены, кладку на месте окна и понял, что выход - только через дверь.
Но она была железная.
Эгоист пытался выбить её. Что-то говорил. Быть может, упирал на родственные чувства. Но те, кто там был, запомнили точно: он не секунды не оправдывался, не говорил, что ни в чём не виноват, но и не просил прощения. Он уходил, а не погибал, и уходил с гордо поднятой вихрастой головой.
И тогда они пустили кислотный газ, которым была сожжена и Тетта Астанман. Он побежал, видимо, сначала наверх, потому что эгоист лёг на пол и подполз к нижнему краю двери. Там был малюсенький зазор между дверью и полом. И все стоявшие вокруг люди испытали ужас, едва ли не превосходящий тот, что был при обнаружении мёртвых Астанманов.
Эгоист смеялся.
Может, он тогда уже сошёл с ума. А может, смеялся над ними... Как он мог знать?..
- Вы думаете, они умерли? Посмотрите на картины! Поглядите им в глаза!.. - выкрикивал он.
Его смех перешёл в скуление, похожее на собачье, и тут же оборвался. Воцарилась тишина. Больше Холокост не издал ни звука.
Дверь открывать не стали. Они знали, что найдут там только хлопья белого пепла.
Они дали ему такое прозвище. Холокост. За двенадцать. За евреев. За Астанманов. А я, дурак, не знал. Увидел его на фото в детстве и примерил... его... на себя... И я остался с ним. Он - этот дом, а не белый прах. И я не могу покинуть этот дом. Я связал себя с ним, уподобился ему. Мы правда были чем-то похожи... Внешне. Я был одинок. Я хотел отомстить и себе, и ему. Как ребёнок. Отобрал его имя, зная, как он был честолюбив. Испытывал мстительное детское удовольствие, что здесь Холокост теперь я, я хозяин дома, а он всего лишь какой-то Неизвестно Кто, нет его, пшик. Конечно, его это наверняка только позабавило, ведь Холокостом по-прежнему оставался он, и это я был неизвестно кто, безногий, брошенный и куда более одинокий, чем он, потому что у этой твари по определению естественным состоянием было одиночество.
Я чувствовал себя не маленьким и беспомощным, отобрав его имя, а домовладельцем. Его имя, заключающее в себе двенадцать жутких смертей и тринадцатую, его собственную, толкнуло меня самого на преступление. Так здесь появилась ты. Конечно, назвавшись Холокостом, насильником и убийцей я не стал. Но я стал тюремщиком, впустив в себя его гордыню и жестокость. О, он, верно, изрядно повеселился, глядя, как я уподобляюсь ему всё больше и больше... Я опомнился позже, когда стал слышать постоянно, что я Сергей, а не Холокост, и чужих уст... Но он уже пришёл. Думаю, ему это понравилось - новый человек в доме, слабый для него. Он показывал тебе сны, не знаю, что там, но на лужайку с ромашками он не способен...
Сергей дёрнул плечом.
- Я и не думал сначала, что он будет так же к тебе... Не думал... Идиот... Сидел тут, вдали от всех... Если он мне показывал сны - захотел бы показать и тебе. И показал. Он же никогда не останавливался.
Я знал, я предчувствовал, я боялся... Ключа. Что он даст ключ и назначит время. Так было и со мной. Сны, потом он принёс ключик и позвал к себе. Наверняка не с намерением угостить внучатого племянника пряником. Ту дверь можно открыть только этим ключом. Настоящий уничтожен моими предками сразу после смерти Холокоста. Как только он дал мне ключ, у меня всё время на душе был камень. Как будто вместе с ключом он передал себя и свои прступления. Я перестал видеть свет. Всё кругом серело ближе к вечеру. Картины как-то странно смотрели на меня... Будто ждали... Решения... Я был маленький. Я выбросил ключ.
Всё стало нормальным. но лишь сначала. А потом...
Мускулы на шее Сергея напряглись. Он накрыл ладонью глаза.
- ...потом...
- Я видела, - безжизненно произнесла Наташа.
- Видела... Тогда... ты... поняла, что ключ выбрасывать нельзя. Пренебречь приглашением значит поставить крест на своей могиле... Ну или стать инвалидом.
Нельзя не прийти. Расшаркнуться один раз для него значит, что ему ответят тем же. Просить дважды он не умеет.
Он предупреждает, что если ты не придёшь... Будет плохо. А если пойти к нему... Я не знаю, какую он преследует цель. Но очень хотел бы знать.
Сергей резко обернулся и посмотрел на Наташу.
Но она казалась бесчувственной, как кукла. В голове толпились и носились мысли.
Повешенный... Девушка... Почему Холокост отражается в зеркале, если он привидение? Зачем ему глядеть глазами картин? Что он имел в виду, умирая?..
Наташа посмотрела на то, что осталось от эгоиста на семейной фотографии. Так вот ты какой, вихрастый парень в яркой ветровке...
Двенадцать человек. Чего там. Всего лишь какие-то евреи, сильно надоевшие, презираемые, быть может, ненавидимые. Но они были людьми... А Холокост - нет.
Так подумала Наташа и спросила, хотя и зная уже ответ:
- Ведь он не умер?
- Нет. Он ещё здесь.
Наташа закрыла глаза. Внутри поочерёдно вспыхивали мертвецы, картины с кровожадными взглядами, любовь к Сергею.
- Я пойду к нему.
Она поднялась.
Essseker...(c)"Зеркала"
Why so serious?(c)Joker
rosenka
Студент
Студент
Сообщения: 543
Зарегистрирован: 28 янв 2008, 12:26
Откуда: из села глухого и страшного
Контактная информация:

Сообщение rosenka »

Уважаемый Автор!
Вы, наверное, станете в будущем Стивеном Кингом женского пола. Я вообще не поклонник такого жанра, но ваш сериал - однозначно великолепное, цельное литературное произведение. У меня мурашки бегут, когда я его читаю.
Желаю творческих успехов и с нетерпением жду продолжения, как и все ваши читатели. И очень надеюсь, что это не последний сериал, с которым вы нас познакомите.
nothing going on...
Аватара пользователя
Galusik
Малыш
Малыш
Сообщения: 23
Зарегистрирован: 29 авг 2008, 08:19
Откуда: Красноярск
Контактная информация:

Сообщение Galusik »

Просто дух захватывает...
жду с нетерпением продолжения!!!
Аватара пользователя
Тетя Алиса
Serpentarius
Сообщения: 2236
Зарегистрирован: 18 апр 2008, 21:54

Сообщение Тетя Алиса »

Восьмой шорох все решит... Жду его с большим нетерпение. Больше слов нет. :Rose:
Аватара пользователя
Аля Мур
Взрослый
Взрослый
Сообщения: 717
Зарегистрирован: 17 июл 2008, 10:21
Откуда: Ukraine
Контактная информация:

Сообщение Аля Мур »

Как мне нравиться читать этот сериал :D . После прочтения такой заряд адреналина :pardon:
Наконец-то Сережа расказал про этот дом. Так интересно, что словами не передать :Bravo:
Изображение
Аватара пользователя
RoiGa!
Подросток
Подросток
Сообщения: 186
Зарегистрирован: 04 янв 2008, 15:57
Откуда: Седьмое или восьмое небо

Сообщение RoiGa! »

Быстрее проду!!!!
И у Вас явно талант, Алиса Лектер. развивайте его, прошу)
Аватара пользователя
Alice Lekter
Малыш
Малыш
Сообщения: 49
Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24

Сообщение Alice Lekter »

rosenka, спасибо большое. Замахнуться на славу Кинга - моя мечта.)))
И, конечно же, это и правда не последний сериал.))
З.Ы. У Холокоста однозначно будет сиквел, он задуман уже года два назад...
А сам Холокост я написала, кроме последнего шороха, в 14 лет.
Сейчас мне 18.))
Всем спасибо!!
Essseker...(c)"Зеркала"
Why so serious?(c)Joker
Аватара пользователя
Alice Lekter
Малыш
Малыш
Сообщения: 49
Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24

Сообщение Alice Lekter »

[CENTER]Последний шорох[/CENTER]

Сергей остался за поворотом. Он отдал бы не только ноги, но и руки, чтобы пойти с Наташей, защитить её, если будет нужно, но впереди ждали лишь её одну.
Он остался там, в мирной, привычной части дома, но остался и в мыслях девушки. Наташа беспрестанно думала о Сергее, вытесняя им жёлтость стен и тот особый страх, что бывает у детей, когда им кажется, что за углом притаился кто-то ужасный.
Однако ничто не пыталось её испугать. На картинах всё было как положено, свет был обычным светом, и из-за угла никто не выскакивал. То, что было здесь прежде – с черноволосым мальчиком и насмерть перепуганной девушкой – словно померещилось всем, померещилось и дому. Бред. Дурное видение…
Изображение
Вздрогнула всем телом. Перед ней коридор. Однотонный. Вытянутый. Омерзительный, потому что в его конце то, что так хотелось бы сделать только видением. Дверь.
И Наташа должна в неё войти.
Должна?.. Убежать! Спрятаться! Уйти настолько далеко, что никто не сможет её найти.
Он всё равно найдёт.
Она коснулась дверной ручки. Холодная. Нет. Даже ледяная. И сердце мигом тоже стало холодным, мешающимся. Ему в груди не место. Собственное сердце – чужое?..
Глупо… Наташа, соберись…
Как страшно!
Изображение
Нажала на ручку. Ручка не поворачивается. Что?!
Ах да, у неё же есть ключ. Какое гадкое совпадение.
Наташа его уронила. Опустилась на корточки, вжалась подбородком в сомкнутые коленки. Никогда бы не вставать. Сидеть, закрыв глаза, и не двигаться. Но под дверью светлая полоска. Девушка легла на грудь и заглянула внутрь. Ничего. Белый, белый, белый свет.
Тогда она поднялась на ноги, вставила ключик в замочную скважину, провернула его и толкнула дверь.
И ослепла. Таким ярким был свет внутри. Нет, не свет. Белизна. Какая маленькая и какая симметричная комнатка. Потолок низкий… А пол? На пол Наташа даже не взглянула. Рука, распахивающая дверь всё дальше, не дрожала. А вот сердце в груди прыгало и тряслось.
За отворяющейся дверью - резкий красный блик. Кусок ткани. Рукав ветровки. Ужас молниеносно взбежал тысячью коготков по ногам и животу к горлу, но… Он стоит к ней лицом, в каких-то трёх шагах. Глаза в глаза. Он живой. В глаза живому смотреть не страшно.
Изображение
Наташа чуть передвинула вперёд правую ногу и по лодыжку утонула в чём-то мягком и щекочущем. Она тут же опустила взгляд и увидела подобие хлопьев перхоти, усеивающих густым слоем весь пол.
- Всё, что осталось, - нарушил тишину знакомый глубокий, хриплый и всё же красивый голос. - Ну привет тебе.
Они одновременно подняли взгляды от пола и опять ими встретились, девушка – втянув в плечи голову, молодой мужчина – не меняя позы и выражения лица, стоящий руки в карманах ветровки, высокий, стройный, широкоплечий, склонивший голову набок так, словно шёл себе по улице и вдруг нос к носу столкнулся с маленькой девочкой без ничего, а теперь он с любопытством её разглядывает.
- Привет, - прошептала Наташа по привычке. Холокост вернул голову в нормальное положение и улыбнулся. Морщинки разгладились, глаза девушки расширились, она задрожала, но… На этот раз он прищурил глаза. И в нём не проступило ничего жуткого. Обыкновенный живой парень. Вот только было ему порядка двадцати, а выглядел он на тридцать…
Изображение
В голове Наташи пухла мысль, что Александр обращается с ней прекрасно, восхитительно лживо. Он несравненный актёр. Но хотелось верить, что Холокост ничего Наташе не сделает. Ничего. Он никогда не был маньяком – она поняла это, глядя на него в этот момент. Перед ней стоял просто жестокий человек. Очень жестокий. Умевший прощать меньше, чем все люди, жившие до и после него. Но ещё ей почему-то показалось, что не так уж он себя обожал. Скорее наоборот. Что-то было… что-то случилось… мешало… Он не чувствовал себя нужным, совершенным, отличным. И ещё маленьким он решил стать противоположным.
Он стал им.
- Зачем ты меня позвал? – спросила Наташа, чтоб дать себе время ещё подумать.
- Тебе откровенно?
Его голос внезапно потеплел, Наташа вздрогнула.
- Я хотел… познакомиться с тобой поближе.
У девушки засосало под ложечкой. Его безыскусная улыбка, серые глаза, в которых нет злобы. Чего он добивается? Быть не может, чтобы он не знал о том, что она о нём уже всё…
- А я не хотела.
- Почему?
- Ты не догадываешься…
- Я задал вопрос, и на него отвечаю не я.
Вот она, первая властная нотка. Эхо его настоящего голоса и характера.
- Тебе ничего не говорит число двенадцать?
- Очень говорит. Десять плюс два равно двенадцать.
Наташа замешкалась: она не рассчитывала на такое, совсем уж вопиющее, нахальство.
- Но не зря же тебя прозвали Холокост. Ты уничтожил целый род евреев.
- Это не они меня прозвали, я сам дал себе такое имя, - фыркнул Александр. – И, надо сказать, вполне справедливо. Но не из-за каких-то там евреев. Я вообще к ним нормально отношусь. Как и ко всем.
- То есть так же презираешь и ненавидишь?
- Кто тебе сказал такую глупость? Сергей? Да, этот мальчик родился в некотором роде похожим на меня и занятно играл в злого дядю Холокоста, полагая, что знает меня. Увы, бедняга не смыслит обо мне ровным счётом ничего верного. Только предвзятая ахинея с чужих слов.
- Вот не говори, что ты белый и пушистый…
Как легко ей с ним говорится, словно с давним знакомым, скажем, одноклассником, который с первого класса приучился дёргать Наташу за волосы. А ноги утопают в прахе этого знакомого да сияют белизной низкие стены.
- А с чего ты взяла, что я о себе куда лучшего мнения, чем окружающие? Может, гораздо худшего?
Девушка прикусила губу. Да, она ожидала увидеть кого угодно: маньяка, психа, смертоносного призрака, монстра, тысячу чертей – а столкнулась… столкнулась с…
Изображение
- Молчим… Мы пока не знаем, как нам окрестить дядю Холокоста. Хорошо, отложим этот вопрос. Зададим другой. Кто тебя познакомил с Сергеем?
- Он сам меня нашел, - немедленно ответила Наташа, и ее голос зазвенел гордостью.
- Нет, - отрезал Александр, - это я познакомил вас.
- Как?.. Ты?.. Ты… неправда! Неправда! Мы сошлись в чате случайно, и ты тут совсем ни при чем!
- А если случайно, как ты можешь утверждать, что он специально тебя нашел? – полюбопытствовал Холокост, пристально глядя на девушку. Та замешкалась. Мужчина хмыкнул, и Наташа почувствовала себя полной дурой. Она покраснела с досады.
Изображение
- Вас познакомил я. Я не виноват, что ты не в меру любопытная и еще более – упрямая. Меня интересовал именно такой человек. Все равно, мальчик или девочка. Нужен бы тот, кто с энтузиазмом сунет нос туда, куда его попросят. Сергей нуждался в верном, постоянном друге, который всегда рядом. Мне это только на руку, и я ему помог. Кто ж знал, что вы влюбитесь друг в друга?
Александр усмехнулся. Наташа стиснула зубы. Если он начнет топтать их чувства, тогда она…
- Зачем, в таком случае, ты устроил этот цирк с подставой в чате? Я испугалась. Я могла больше никогда ни словечка не написать Сереже!
- В таком случае ты оказалась бы недостаточно смелой для меня. Тем лучше. Но ведь твой интерес только возрос. И в итоге ты теперь стоишь, попирая ногами мои останки. Моя мечта сбылась.
- Какая такая мечта?
- Ты думала, что мое воображение не способно на столь мирный процесс, как мечта? – перебил ее Холокост, словно не услышав вопроса Наташи.
- Нет, но…
- Тебе мало того, что я добрая фея и, как видишь, соединяю сердца. Понимаю. Тогда приведу другой пример: вот ты держишь в руке ключик. Как думаешь, из чего он сделан?
Изображение
Александр осторожно вынул двумя пальцами ключ из кулака Наташи. Та завороженно проследила за ним, потом внезапно опомнилась и запоздало отшатнулась. Холокост слабо улыбнулся, видя это движение. Он поднял на уровень носа девушки ключик с видом умелого фокусника.
- Вглядись повнимательнее. Из чего?
- Не знаю. Из конфетных фантиков, – ляпнула Наташа.
- Нет. Из хороших воспоминаний, - без промедления возразил Холокост и быстрым движением развернул ключик, как бумажку. Тот соскользнул с его пальцев и, вращаясь в воздухе, невесомо опустился на пол.
- Из моих хороших воспоминаний, - тихо повторил Александр, глядя развернутому ключику вслед. – Ты права в какой-то степени. Они правда похожи на фантик. Крошечный фантик для гигантской сраки , которой была моя жизнь. В такую фитюльку не спрятаться даже от самой маленькой говняшки. Иногда мне хочется, чтобы мой фантик счастья был большим-большим и, быть может, пуленепробиваемым.
Изображение
У Наташи заболела голова и заныли зубы. По крайней мере, ей так показалось. А все оттого, что за какие-то десять минут Холокост успел ее совершенно запутать. Полчаса назад девушка его ненавидела и боялась. Теперь же – ни то, ни другое. Она подумала, что Александр, должно быть, преподлейший обманщик и ему ни секундочки нельзя верить, и вообще у него под ветровкой три ножа и пять пистолетов, но она уже не могла не жалеть его. А Холокост при этом внимательно смотрел на нее исподлобья. Воцарилась тишина. Наташа слушала дыхание молодого мужчины в двух шагах от себя, видела, как мерно и тихо поднимается его грудь, и думала о том, что надо будет на ужин сделать шарлотку. Если, конечно, Сережа не уволок яблоки без спроса.
Натка, о чем ты думаешь, какие яблоки…
Девушка очнулась и подскочила на месте. Александр улыбнулся.
- Главной тайной этого дома уже много лет остается резня в давнюю июльскую ночь. Именно так окрестили те события газеты. Они еще называли резню «кошмарной» и «неслыханной». Как ты думаешь, моя маленькая девочка, я заранее спланировал свое преступление, или все произошло случайно?
Наташа покраснела от злости. «Моя маленькая девочка»!
- Я думаю, что ты кровожадный идиот! И я не собираюсь играть в загадки!
Девушка приложила ладони ко рту и задрожала от страха. Пальчики, пальчики еще целы. Сейчас он начнет ее расчленять.
Ничего подобного.
Изображение
- Я и не ждал от тебя другого ответа. Не представляешь, как мне легко с тобой. Ты прекрасна в своей предсказуемости.
И ты попросила «не играть в загадки». Хорошо.
Я показывал тебе три сна. В первом ты видела Тетту. Я любил ее? Нет. Я сходил с ума. Я дышал ею. Странно слышать от меня такое, не правда ли? И меня никогда не волновало, еврейка ли Тетта, негритянка ли. Да, я терпеть не мог ее дядю Филиппа, этого плешивого хрыча. Зато взаимно. Однако планов уложить всю семейку Астанманов в гробы у меня никогда не было. Ты не поверишь, но до той ночи я никого не убивал. Она играла с огнем. Мучила меня. По капле высасывала кровь и волю к жизни. Если бы крюк в общественной уборной не оказался таким хлипким, Тетта бы сейчас нянчила внучат, а я покоился за оградой кладбища с синей полосой от веревки на шее.
Думаешь, я трус? Знаешь, нанюхавшись травки, еще и не к такому придёшь… Но когда Астанманы приехали в мой дом, я оба дня был совершеннейше трезв и чист. Поначалу я был преисполнен благородного стремления избавить общество от созерцания своей персоны, однако, когда увидел из своего окна, как на залитом солнцем заднем дворе Тетта играет в крокет… с этим уродливым типом… и смеется – ему, и обнимает – его, и целуется – с ним… Не знаю, как у дома крыша не слетела – я кричал во всю мощь легких и лез на стены. Правда, кричал я беззвучно. Тебе я первой открываю правду о том, что на самом деле я всего лишь мужчина, как и миллионы других. Сидеть взаперти я уже при всем желании не мог. Я следовал за тем парнем по дому и в первый день успел разузнать, что он тоже еврей и иудей, что он дальний родственник Астанманов, что Тетта всюду ходит с ним под ручку… И когда стемнело и моя любимая скрылась у себя в комнате, этот ублюдок последовал за ней. Я стоял у их двери, прислонившись к стене. Я слышал ее смех, ее голос, который был так ласков с ним. Шорох платья, ее медного платья с каменьями. Щелканье застежки ее бюстгальтера. Тихий шелест ее пальчиков, которыми она расстегивала пуговицы его рубашки. Приглушенное жужжание молнии на его джинсах.
И – в довершение всего – хлопок сдергиваемых с нее трусиков.
Я сползал по стене, холодный пот катился с меня градом, меня бросало в жар, я весь дрожал. Каково это – стоять за дверью и слушать, как полудохлый мерзавец с бледными ушами трахает твою любимую девушку? Причем она сама на это с удовольствием согласилась. Если бы он ее насиловал, я бы ворвался и размазал ублюдка по стене. Но Тетте это нравилось. Она хотела его. А меня – не хотела.
Вот и вся причина. И никакие заверения в девственности до свадьбы не остановили ее. Зачем надо было столько унижать меня, попрекать тем, что я мизинца ее не достоин, что я не такой-растакой, не идеальный? Зачем? Неужели она не могла просто подойти ко мне и сказать: я не люблю тебя, Саша, и у нас ничего не получится? Я пережил бы это, зализал свое чувство, как рану. Но Тетта… И вашим, и нашим… Родственники восхищались ее нравственностью, и дяденька Филипп закрыл глаза на то, что племянница кувыркается с тем, кто даже не является ее женихом. Готов поспорить на что угодно – у этого парня была парочка дипломов, он очаровал Астанманов глубочайшими научными познаниями, своими изысканными манерами, от которых любого нормального человека передёрнет, и толстым кошельком своих родителей. У меня не было ни первого, ни второго, ни третьего, и вполне возможно, что дяденька Филипп сам указал Тетте на этого типа и подмигнул еще при этом. Сказать, что я был обижен и зол, значит по меньшей мере подло умалить то состояние, в котором я находился всю ночь до утра и весь следующий день. О женщина, поистине ты сосуд зла! От любви до ненависти один шаг. Который я и сделал в тот день.
Я подсыпал Тетте мочегонное. Не успела она улечься спать со своим дохликом , как ей пришлось отлучиться в туалет. Когда она возвратилась обратно, я оглушил ее ударом по голове и отнес подальше от жилых помещений, в комнату со шкафом-купе. Если Тетта наглоталась в тот вечер мочегонного, то все остальные получили ударную дозу снотворного, лопоухий тип – в двойном размере. Признаюсь, у меня было искушение начинить его чем-нибудь таким, чтоб он задрых вечным сном и никогда уже не тыкал в Тетту своим ахтунгом вплоть до Страшного суда. Женщина без сознания отчего-то гораздо тяжелее женщины в сознании. Она была в моей власти, раскидавшаяся на ковре у комода, в неверном свете маленькой лампы. На ней было нежно-розовое платье, так похожее на твое, что в начале весны я чуть тебя с ней не спутал.
И я… именно в те минуты я любил ее больше, чем когда-либо в жизни, позабыв и о своей обиде, и о ненависти. Она была молчалива и спокойна, и, как мне мерещилось, даже тихонько улыбалась мне. Я сидел перед ней на коленях и любовался ею. А потом совершил роковую ошибку – привел ее в чувство. Все очарование Тетты улетучилось. Она была не рада меня видеть? Мягко сказано. Но другого способа поговорить с ней один на один я не видел. И я пытался поговорить. Я еще надеялся, что она как-то объяснится, оправдается, быть может, извинится передо мной. Я сам себя обманывал. На самом деле мне по-прежнему хотелось, чтобы Тетта полюбила меня и стала моей. Да, да. Как в сказке.
Я не представлял, что она умеет так ругаться. Тетта быстро вывела меня из себя, я пытался схватить ее, мне отчего-то хотелось взять ее за шкирку и потрясти, как шипящего котенка, чтобы она вновь стала молчаливой и очаровательной. Она много сказала насчет меня, моих умственных и сексуальных способностей. У меня дрожали руки и губы, но она, кажется, ничего не заметила. Как больно вы умеете жалить, женщины, вы так искусны в разрушении и так неумелы в созидании. Не прошло и пяти минут, как я уже не мог понять, правда ли я любил прежде эту женщину. Она воскресила во мне ненависть. Она втоптала меня вместе с моим чувством в грязь. Как смешон я оказался со своей жалкой, наивной страстью! Вместе с ней я возненавидел весь мир, и мне захотелось, чтобы весь мир замолчал и погрузился в тишину, и никто не оскорблял бы меня, не вытирал бы об меня ноги, не плевал мне в душу, где и так среди смердящей жижи воспоминаний почти не было ничего светлого и доброго. Человек создан для счастья, он без него как птица без крыльев. А меня небеса обрекли всегда только ползать.
Мои руки сомкнулись на горле Тетты, а я даже не заметил этого. Она забилась, ударила меня ногой в живот. Я не дал ей убежать. Я схватил ее за волосы, намотал ее пышные локоны на кулак одни рывком, размахнулся ее головой и ударил о дверцу шкафа. Она кричала? Еще как. Она визжала! Я бил ее по лицу, в лицо, лицом – я хотел, чтобы она замолчала. В ней ничего не осталось от Тетты. Кровь брызгала на платье и ее руки, которыми она размахивала в тщетной попытке от меня отбиться. Мне хотелось сказать ей: видишь, какой я сильный? А твой дохляк – смог бы так же? Он бы защитил тебя от меня? Или я просто переломил бы ему хребет? Видишь, видишь, Тетта, ты сделала меня слабым. Ты хотела, чтобы я был слабым! Чтобы я что-то мямлил, не смея поднять на тебя глаза, прятался по углам или смиренно шествовал с тобой под ручку с теми же ужимками, что и твой бойфренд. Ты хотела сделать меня ничтожеством – меня! Этого не будет. Слышишь?! Никогда!
Я увидел, что она больше не брыкается и, часто дыша, обвисла на моей руке. Я почувствовал досаду. Я еще не насладился унижением гордячки Тетты как следует. Я нащупал в кармане складной ножик, раскрыл его, размахнулся и всадил лезвие Тетте в спину. Она снова закричала. Она плакала, слезы разъедали ее изуродованное лицо, и она снова кричала. Она пыталась что-то сказать, но разорванными губами было слишком больно двигать. Быть может, она умоляла меня сжалиться. Но у меня больше не осталось жалости. И когда я выпустил из руки ее волосы и Тетта со стуком упала грудью на пол, во мне не было ни капли того, что люди называют раскаянием. Моя любимая умерла в тот миг, когда открыла глаза на полу этой комнаты, и лицо ее исказилось, и она пробудила во мне ненависть. А окровавленное тело, что лежало передо мной, была не Тетта.
Я услышал, как кто-то подкрадывается ко мне по коридору, и я встал в полный рост, крепко сжал нож в кулаке, и в те минуты я мог выстоять против всей вселенной, ополчись она на меня.
И это был Филипп. Видимо, за ужином к нему по какой-то причине не попало снотворное, и пока кричала Тетта, он плутал по дому, пытаясь найти ее.
Я шагнул вперед и взял старого мерзавца за грудки. От него на меня накатывали волны холодной злобы. Старик не пытался со мной драться. Он глянул через мое плечо на то, что осталось от его племянницы, потом посмотрел мне в глаза и дал понять, какое я жалкое, жестокое, богопротивное ничтожество.
Идиот. Ни одна его светская манера не научила его тому, что такими речами в такой ситуации он подписывает себе смертный приговор.
Рядом с той комнаткой есть закуток с хозяйственными вещами. После того, как я с силой оттолкнул от себя Филиппа об стену и старик, приложившись затылком, обмяк, за веревкой далеко ходить было не надо. Да, я вздернул его. Даже покачиваясь посреди коридора в метре над полом, он умудрялся выглядеть благопристойно.
Я вернулся в свою комнату. Намочил волосы, чтобы те не сыпались на пол. Вернулся к Тетте и Филиппу. Уничтожил все, что могло быть моими следами. Но так или иначе, тело Тетты содержало улики вкупе с моим перочинным ножом. Прежде мне уже приходилось уничтожать улики. Я использовал для этой цели комнату, в которой мы сейчас находимся. Сюда очень удобно подводить газовую смесь и сжигать органику и неорганику. Так в ту ночь Тетта исчезла без следа, если не считать оставшихся от нее белых хлопьев. Поврежденный до неузнаваемости нож я спрятал. Его так и не нашли, а если нашли – не признали, так что можешь считать, что я его выбросил.
Я знал, что если очертя голову сбегу из дома, у стражей закона тут же не останется сомнений, кто виноват. А если я оставался, у них было бы еще девятнадцать человек подозреваемых. Я собирался лечь спать и усердно притворяться с утра, что спал как ангел и видел во сне зубную фею. Шутка.
Все испортил младенец. Я совершенно забыл, что маленькие дети получают ужин из материнских телес, а не заодно со всеми, и снотворное к ребёнку не попало. Во всяком случае, он орал во всю мочь своих мерзких крошечных легких, и у меня не было ни настроения, ни времени уговаривать его заткнуться до утра и не будить весь дом.
Конечно, я сделал это зря. Его мать поднялась бы, убаюкала своего поросенка, визжащего не хуже Тетты, и на сем все закончилось бы. Но мне показалось, что маленькая сволочь в сговоре с остальными, и они вот-вот поднимутся и набросятся на меня, и все как один будут говорить мне, что я жалкое, жестокое, трусливое ничтожество, хотя я такой сильный и они все в моей власти. Какой-то безобразный младенец пытался сделать меня слабым.
Я пошел к нему, вытащил его из-под бока его матери, которая уже ворочалась, пытаясь проснуться. Я смотрел на него с презрением, он был такой рыхлый, уродливый, истекающий слюнями. Я мог бы тут же свернуть ему шейку, но я не собирался убивать его. Мне хотелось только, чтобы он заткнулся.
Я отнес младенца в комнату, где убил Тетту, и кинул в шкаф. Я думал, во тьме он успокоится, но мерзавец не переставал верещать. Я не люблю детей и, честно признаюсь, понятия не имею, как с ними обращаться. Я сел подле шкафа и стал ждать.
Теперь я почти уверен: небеса разыгрывали трагикомедию. Ибо мать дитяти все-таки проснулась, видимо, не обнаружила отпрыска на месте, обшарила всю комнату и, выйдя в коридор, в ночной тишине дома расслышала далекие глухие вопли, резонирующие внутри полупустого шкафа. Никак иначе нельзя объяснить то, что сонная, но испуганная женщина в ночной рубашке, с грудями, обвисшими под тяжестью молока, явилась ко мне на мое дежурство в ту комнатку спустя полчаса. Когда я услышал ее торопливые шаркающие шаги, так похожие на шаги Филиппа, я развеселился. Я встретил ее появление смехом. Что-то нынче ночью ко мне валом валят гости, обычно же все наоборот. «Вы малыша ищете? – спросил я ее, - он тут, за дверцей. Я всего лишь попытался его успокоить. Но он все орет и орет.» Мне было весело. Я знал, что уже не имею права отпустить эту женщину живьем. И ее чадо тоже. Любопытное зрелище – обреченный человек, который борется, кричит и плачет, не зная, что на небесах с ним уже все покончено. Она бросилась к шкафу. Я не пустил. Она велела отдать ей ребенка. Я покачал головой. До женщины начало доходить, что тут происходит. Она оказалась умнее, чем можно было предположить, правда, ненамного.
Лицо дамочки окаменело, она взяла себя в руки и сказала, что будет сидеть здесь до тех пор, пока я не отдам ей ее отпрыска. Здесь все было правильно, серьезный, спокойный подход способен утихомирить даже буйствующего психа. Но в следующую минуту эта женщина оступилась и погребла тем самым и себя, и своего ребенка. Она сообщила, что рано или поздно утром нас найдут, и для меня же лучше, если я освобожу младенца без промедления. Иначе дитя способно визжать с интервалами до тех пор, пока не лишится голоса или не попадет к матери.
Я терпеть не могу, когда мне угрожают правосудием. Это отвратительно, когда твой противник пытается спрятаться за спину закона, попискивать оттуда что-нибудь мстительное и ждать, пока машина карания не нанесет удар вместо него.
Мне захотелось немедленно показать этой тетке, какой я сильный, и что никакой закон в мире меня не остановит, пока я сам не захочу остановиться. Я рванул дверцу шкафа и, содрогнувшись от омерзения, схватил младенца за первую попавшуюся часть тела. Это оказалась нога, и я выдернул его наружу за нее, мягкого, противного, болтающего из стороны в сторону. Его мать страшно закричала, как зверь, и бросилась поймать свое чадо. Но я ударил ее свободной рукой наотмашь, так что женщина откинулась назад и рухнула. Я стоял, кипящий от злости, держал эту тварь за ногу, а она все всхлипывала и вскрикивала. «Он не замолчит добровольно?» - спросил я, - «ну тогда вот так с ним надо, вот так». С этими словами я прижал возящегося ребенка зубами к косяку дверцы шкафа-купе, раскатил дверцу, и она с хряпом приплюснула голову ребенка. Его крик перешел в грудь, стал утробным, клокочущим и словно удивленным, ибо я поломал ему таким манером череп, как елочный шарик. Я взглянул на преображённое личико и, признаюсь, нашел в младенце еще меньше красоты, чем прежде. Во всяком случае, встопорщившиеся скулы и сдвинувшиеся к переносице вылезшие глаза ему не пошли. Я снова рывком накатил дверцу на голову ребенка, и еще, и еще, пока со шлепками на пол не стекли остатки верхней части его тела. Оставшееся я с облегчением швырнул внутрь шкафа. В углу комнаты сотрясалась, дергалась и стучала зубами встрепанная дикая женщина в ночной рубашке. Я щелкнул раскладным ножиком, воображая себе, как сейчас перережу ей горло, но взглянул на свои штаны и увидел, что они сверху донизу забрызганы кровью. Вид крови меня не пугает, но когда я представил себе, сколько ее выльется ещё и из вскрытого горла этой дамочки… Такие улики очень сложно уничтожить, ничего не упустив. Потому я схватил первую попавшуюся пыльную книгу с комода и с размаху опустил ее на голову женщины.
И когда я все закончил и, уставший и подавленный, снова вернулся в жилые комнаты, я шел по коридору и слышал поскрипывание кроватей, вздохи, шаги, шуршанье тапочек, стук сердец, я слышал, как люди моргают глазами. Они все проснулись, встают, идут к дверям, ко мне, чтобы линчевать меня, говоря мне, какое я чудовище!..
Наверное, мне просто показалось. Это я вытаскивал их, сонных, и делал так, чтобы они никогда уже ничего не могли обо мне сказать. Я был совершенно спокоен. Просто, если бы я оставил хоть одного из них, ему бы нашлось что сказать об убийце и в защиту погибших… Лживую, богооправданную, высокомерную речь. Я мог идти по коридору и наконец-то не слышать, как моргают их глаза. Мысли перевешать еще и свою семью у меня не возникало. Я действительно удалился в свою комнату и лег спать. Тишина… Никто не кричит. Я спал сам как убитый, Наташа. Недолго, правда. Мне показалось, что по комнате кто-то ходит. Сначала по полу, потом по стене. Я открыл глаза – никого нет.
Холокост смолк. Наташе хотелось присесть, ноги дрожали, колени так вообще тряслись. Почему-то страшно хотелось и пить, и есть. Но девушка понимала, что разговор не окончен, и дверь, захлопнувшаяся за ней, все еще заперта.
Изображение
- Как легко умереть и как трудно жить, - задумчиво произнес Александр. У девушки мелькнула мысль, что это прелюдия к ее убийству. Мужчина исподлобья взглянул на нее и хмыкнул.
Изображение
- Думаешь, это я намекаю, что и твой век окажется короток? Нет. Я просто озвучиваю истину. Кому, как не мне. Знаешь, с того дня до часа моей смерти по полу, потолку и стенам дома частенько кто-то бегал. Кто-то из них. Я хотел заставить их замолчать, а вместо этого дал вечный голос. Они шептались, лезли мне в уши и голову. Я снял со стен, убрал со своего стола все картины и фотографические снимки. Они глядели на меня глазами картин, бездвижными, мертвыми, навыкате, похожими на посиневший отекший бок сдохшей коровы. Они предрекали мне месть. Месть и смерть. Они ежечасно обещали уничтожить не только мое тело, но и мою душу, ибо они сочли, что даже ад для меня - слишком комфортное место, хоть там ни разу и не были.
Идиоты. Я знал, что уже не избавлюсь от них, пока жив. Я банально позволил заманить себя в этот бункер. Признаюсь, самообладание изменило мне, и я все-таки пытался спастись. Отец читал мне обличительную проповедь, но мне куда слышнее был оглушительный ликующий шип. Все двенадцать собрались вокруг бункера и жадно взирали глазами картин. Мои родственники их не видели и не знали, кого они защищают. Я крикнул им… Но они так и не поняли.
Холокост, Наташа, это не резня евреев. Это я. Мое имя и суть моей смерти. На одном из древних языков Холокост значит «жертва всесожжения». Меня сожгли заживо. А разве не был я более милосерден к большинству умерших в ту летнюю ночь, чем мои судьи ко мне?
- Они были даже слишком милосердны, - сквозь зубы выдавила девушка. Мужчина посмотрел на нее, ласково склонив набок голову; однако зрачки его холодных серых глаз не сократились и не расширились. Ему было все равно, что скажет Наташа, изобличит или нет, назовет ли чудовищем. Она в его власти, она смертна и ей, в отличие от него, есть что терять. Точнее, кого.
Изображение
- Я не могу покинуть этот дом. Не потому, что ностальгически к нему привязан или боюсь небесного суда. Это они удерживают меня здесь. Мертвые. Они не дали моей душе отлететь и уже много лет ищут способ ее уничтожить. А я хочу освободиться, Наташа. Это и есть моя заветная мечта. Во имя нее я запер в доме Сергея. Слова маленького мальчика о том, что он считает меня хорошим и хочет стать таким, как я, пробудили во мне надежду. Я давал ему ключ, но мальчишка не пришел ко мне, и мне не удалось освободиться. Однако этот умник не помог и мертвым. Их разговор был короче: разочарованные, они вытолкнули Сергея из окна и наказали безножием, посчитав его заведомо моим сообщником. Впрочем, почти так и есть. Мне нужен родственник, мальчик, чтобы заменить себя им. Двенадцать останутся стеречь его, глупые и обманувшие сами себя, а я… Я буду свободен. Дальше уже посмотрим, чем можно будет заняться.
Александр уперся глазами в глаза девушки, и совсем другая, подлинная улыбка начала расползаться по его лицу.
Изображение
- Ты такая умничка, что превзошла все мои ожидания. Сумела влюбить в себя Сережку, да так, что он, пожалуй, прикатится ко мне искать тебя, если ты не вернешься. А ты не вернешься, милая моя домашняя девочка. Мне так жаль тебя, но, представь себе, тебя есть за что покарать.
Наташа краем глаза заметила, как потемнели углы белоснежной комнатки.
- …Хотя бы и за то, что ты уже не девочка. Все вы, сучки, одинаковые. Все.
Раскладной ножик Холокоста, взявшийся из ниоткуда и блестящий, как новенький, щелкнул так резко и оглушающе, что Наташа подпрыгнула от испуга. Самого Александра и кровожадного выражения его лица она не боялась, хотя и не смогла бы объяснить, почему.
Изображение
- Я наблюдал за вами. Постоянно. Увы, в обжитые комнаты я попасть не могу, там у меня нет власти. Но я подглядывал в окна. Ты лизалась со своим щенком так страстно, что едва его не проглотила. А как же все твои хваленые принципы? О женщины, до чего же вы лживы.
Изображение
Алекандр покачал головой. Внезапно махнул рукой вперед и врубил ножик вместе с узкой рукояткой между грудей Наташи. Так просто. А главное, что она ничего не чувствует. Однако отчего-то хочется плакать. Она так и не успела испечь шарлотку к ужину. Сережа ляжет спать голодным. Как жалко…
Холокост меркнет вместе со всей комнатой, с натужным свистом выкарабкивается из углов тьма и бежит по стенам.
- Я никогда не спала с ним, - тихо сказала девушка, и по щеке к губам скатилась слеза. – Я честная. Ты ошибся. Я не Тетта. Мы даже мало-мальски не похожи. Только платьем. Но у меня это платье, а у нее… пеньюар. Ночная сорочка. Безделушка. А для меня мое платье… Знал бы ты, как оно мне дорого.
Едва слышно шмякнулись об пол густые капли крови. Холокост проводил их взглядом. Его лицо стало грустным, Наташа не кричала, не ругалась, не рыдала. Она тихо плакала. И Александру тоже стало тоскливо. Ему показалось, что он что-то сделал неправильно, совсем неправильно, и начать надо было с другого… Но что и с чего?
- Прости, - шевельнулись губы Холокоста. Он даже не подумал, что сказал.
Изображение
- Не надо всех мерить по себе…Подглядывая в окна. Я люблю Сережу и не отдам его тебе. Люблю, люблю, люблю! И это совсем не зависит от того, кувыркается он со мной или с кем-то еще в постели или нет.
Наташа разбрызгивала слезы, а слабости, наступления смерти все не чувствовала. Ей хотелось закричать сейчас так, чтоб весь свет услышал, как она любит Сергея, чтобы он знал, чтобы все знали, что Наташа умирает, а ее любовь – нет. Только шарлотки жалко, почему-то до слез жалко самого распоследнего в ее жизни пирога, который она так и не испекла для любимого.
Кровь докрапывала уже до носков кроссовок Холокоста, запятнала его обувь, потом быстро взобралась вверх по штанине. Кровь бралась из ниоткуда, стекала по складкам одежды Александра, горстями расплескивалась по груди и животу. В комнате сделалось совсем темно, но на этот раз Наташа не видела неотрывного взгляда Холокоста. На этот раз он вертелся волчком вокруг своей оси, постоянно отрывая от себя намокшую от крови одежду и скрипел зубами, громко и страшно. А из Наташи кровь лилась ручьями, она стояла уже по щиколотку в ней и ничему не удивлялась. Александр коротко взвыл, когда из-за ворота ветровки у него начал вылетать дымок. Там, где он стоял, разлитая кровь сгущалась и начинала бурлить.
Девушка услышала треск, отвратительный, хряпающий. Холокост ожесточенно отрывал от себя одежду вместе с кожей, и когда ему удалось сорвать шмат ткани и мяса с левого плеча, оно загорелось. Он заорал, оглушительно и безумно. Наташа отшатнулась. Холокост взвизгивал и плясал на месте, странно дергаясь то в одну сторону, то в другую. Его соломенные волосы были объяты рыжим огнем, пламя вырывалось из рукавов, из-за ремня штанов. Тьма в углах верещала с таким остервенением, что по ушам как будто водили столовым ножом вверх-вниз. Наташа закричала сама, стиснула голову руками и зажмурилась. Последнее, что она увидела, были обугленные длинные пальцы, метнувшиеся в огне к ее груди.
Изображение
Девушка стояла так долго, прижав ногу к ноге и трясясь всем телом. Она боялась открыть глаза, не увидеть ничего и понять, что все-таки умерла. Но она открыла глаз и увидела тонкую белую полоску перед собой. Наташа решила подойти к ней, однако по мере приближения полоска все сильнее заслонялась чем-то маячаще-черным. В конце концов девушка поняла, что это свет, падающий в щель между дверью и дверным проемом сзади. Наташа торопливо вернулась, нажала на ручку. Дверь мягко открылась. Девушка не сразу сообразила, что тусклый обшарпанный коридор перед ней с пыльными старыми лампами – тот самый, по которому она сюда пришла.
Наташа посмотрела назад, в белую комнатку, но там было сумрачно и пусто. Никакой крови по щиколотку на полу. Никакого Холокоста. И никакого ножа в ее груди, когда девушка подняла руку и ощупала себя.
Что случилось? Прошло уже много лет? В фантастических фильмах так бывает. Но Сережа…Тогда он… Уже состарился!
Наташа бегом вылетела за поворот коридора, впопыхах обо что-то пребольно стукнулась, и ее поймали мужские руки.
- Ната, Ната, ты жива! – вскричал Сережа, ничуть не изменившийся с того момента, как они расстались. – Смотри, что случилось с домом! Он вдруг постарел, вдруг ни к черту стала вся проводка, лампы не горят. Ты прогнала Его, да?! Что там произошло?!
Девушка открыла рот, в горле заскакал комок, и она смогла выдавить только:
- Он умер.
И бессильно повалилась на руки к Сереже.

***
На фронтоне гигантского дома с шелестом где-то осыпались несущие кирпичи. Входную дверь пришлось сбить с ржавых петель, иначе она не открылась бы. Уличная лампа рядом изогнулась и свисала к земле на давно отживших свой век проводах. Наташа и Сергей никогда больше сюда не возвращались.
После всех перипетий, после нескольких важных решений Сергей смог выдержать экзамен на заочное отделение экономического университета. Наташа сменила множество работ, долгое время именно она прокармливала их двоих. Однако нередко на столе вечером бывала шарлотка как символ того, что все плохое преходяще, а Сергей с Наташей все равно будут вместе; они поженились.
И когда наконец у них появился собственный угол, Наташа обставила его как нельзя лучше при их скромных финансах. Однако ни одной картины не висело на стене, и не было на комоде ни одной фотографии.
Наташа не любит, когда на нее постоянно смотрят.


[CENTER]Изображение


Автор приносит огромную благодарность Katze, оказавшей неоценимую услугу в работе над рукописью последнего шороха.[/CENTER]
Essseker...(c)"Зеркала"
Why so serious?(c)Joker
rosenka
Студент
Студент
Сообщения: 543
Зарегистрирован: 28 янв 2008, 12:26
Откуда: из села глухого и страшного
Контактная информация:

Сообщение rosenka »

никогда уже не тыкал в Тетту своим ахтунгом
Алиса, эту фразу возьму в цитатник.

Только что прочитала последний шорох и говорить что-либо считаю излишним. Просто не знаю что сказать Александр оказался таким живым, таким чувствующим человеком. Замечательно описан его характер. Замечательное произведение.
Спасибо, что познакомили нас со своим творчеством! (и Драко большое спасибо за первые шорохи, появившиеся на этом форуме)
Аватара пользователя
Сатин
Студент
Студент
Сообщения: 397
Зарегистрирован: 06 июл 2007, 19:02
Откуда: из Праги!
Контактная информация:

Сообщение Сатин »

Обалдеть! нет слов! :Bravo: я даже сказать ничего не могу! ну о-очень понравилось! :Rose:
Аватара пользователя
Alice Lekter
Малыш
Малыш
Сообщения: 49
Зарегистрирован: 23 авг 2008, 20:24

Сообщение Alice Lekter »

rosenka, спасибо! Что поделаешь, я очень люблю Сашку... А в 14 лет, пока писала первые 7 глав, тащилась от Сергея - он мне казался идеалом, о каком только можно мечтать. А сейчас бы мне только Сашку дали... Со всеми его тараканами - и то я бы померла от счастья. :D

Сатин, благодарю. *поклон*
Essseker...(c)"Зеркала"
Why so serious?(c)Joker
Аватара пользователя
Тетя Алиса
Serpentarius
Сообщения: 2236
Зарегистрирован: 18 апр 2008, 21:54

Сообщение Тетя Алиса »

Уррааа, Наконец-то долгожданный шорох! :Yahoo!: Великолепно, захватывающие и... великолепно. :Rose: :Rose: :Rose: :Rose: :Rose: И рада, что при том, что возникало волнения, все-таки главные герои выжили. :Rose: Alice Lekter, Вы теперь один из моих любимых писателей. Спасибо Вам за такое произведение :Rose: :Rose: :Rose:
Закрыто

Вернуться в «Архив сериалов»